Ни о чем не жалея
Шрифт:
В последнее время она округлилась, стала неповоротливой, так что Рэнд вроде бы не должен был испытывать к ней желания. Ан нет. Его тянуло к Кейт больше, чем когда-либо. Хотелось прикасаться к ней, обнимать ее, трогать руками ее большой живот, чувствуя, как в нем шевелится ребенок. А еще хотелось заниматься с ней любовью, причем больше, чем когда бы то ни было.
Все эти желания охватывали Рэнда с такой силой, что ему становилось страшно. Что бы Кейт ни попросила дать ей или сделать,
И в то же время он понимал, что звание герцогини Белдон накладывает на Кейт определенные обязанности, и был преисполнен решимости добиваться от нее их выполнения. Никаких хождений по городу без сопровождения, как она привыкла – беременные женщины вообще не выходят из дома, – никаких публичных выступлений и, естественно, никаких нелепых обвинений в проступках, которые, по ее мнению, он совершил.
Как, например, обвинений по поводу того, что он держит дома ценную коллекцию предметов из нефрита, а также несколько древнеримских и древнегреческих бюстов.
«Поверить не могу! – с негодованием заявила ему как-то Кейт, когда впервые увидела в шкафу изысканные китайские безделушки из нефрита. – Ты прячешь от людей такую красоту! Ты же знаешь, как я к этому отношусь, и ни словом об этом не обмолвился!»
Рэнд поймал себя на том, что ухмыляется.
«Именно потому, что знаю, я тебе ничего и не сказал».
«О! Ты меня с ума сведешь!»
«А ты меня. Когда родится наш сын, клянусь, я заставлю тебя заплатить мне за все бессонные ночи, которые у меня были по твоей милости из-за того, что ты больше со мной не спишь».
Кейт очень мило вспыхнула, и Рэнд в сотый раз подумал, что прикипел к ней душой. По правде говоря, он обожал ее, и это его пугало. Среди его знакомых не было никого – за исключением, пожалуй, Ника Уорринга, – кто чувствовал бы такую странную привязанность к собственной жене.
Отец наверняка высмеял бы его за это, назвал бы круглым идиотом.
«Женщина создана для того, чтобы ублажать мужчину и рожать ему сыновей. Это все, на что она годна, и каждый, кто об этом забывает, – не мужчина», – сказал бы он.
И то, какие чувства он испытывает к своему еще не родившемуся ребенку, тоже пугало Рэнда, не давало ему покоя. Он уже считал малыша равноправным членом семьи. Джонатан Рэндалл – они уже придумали имя мальчику, а Рэнд был уверен, что родится мальчик, – был для Рэнда настоящий, словно уже лежал наверху в детской. Крошечный темноволосый мальчуган – точная копия его самого. А может быть, мальчик родится веснушчатый, с огненно-рыжими волосами, как у его матери. Но каким бы он ни родился, он наверняка будет умным, как его мать, и сильным, как отец.
Рэнд улыбнулся, подумав о том, как было бы хорошо, если бы дом был полон детей. Но уже через секунду улыбка на его губах погасла.
О чем, черт подери, он только думает? Это женщины должны мечтать о детях, а не мужчины. Отец бы его убил за такие мысли.
– Рэнд? Это ты?
Из детской вышла Кейт и, подойдя к перилам лестницы, глянула вниз. Она улыбнулась ему радостной улыбкой, и Рэнд отчего-то почувствовал, как к горлу подступил комок. Какая же она красивая, даже сейчас, когда носит ребенка! Чистая кожа, яркий румянец на щеках. Никогда она еще не была настолько обворожительна.
– Может быть, поднимешься и поможешь мне выбрать материю для штор? Продавец говорит, что я выбрала слишком яркую, но я с ним не согласна. Ты бы мог помочь разрешить наш спор.
Рэнду очень хотелось это сделать. Он всегда прекрасно разбирался в материях и красках. Именно поэтому он так любил рисовать. С помощью красок воспроизвести мир таким, каким ты его видишь... Что может быть упоительнее? Он бы с наслаждением занимался этим в юности, если бы отец ему не запретил.
Взглянув на Кейт, Рэнд покачал головой.
– Боюсь, тебе придется обойтись без моей помощи. Я должен работать. Буду у себя в кабинете.
Рэнд говорил, конечно, правду. У него всегда было много дел, которые надлежало выполнять. Но в глубине души он понимал, что просто боится. Каждый день, проведенный рядом с Кейт, каждый час, каждую минуту он все больше и больше привязывался к ней. Ему казалось, что в отношении ее он становится необыкновенно мягкотелым и безвольным. Он ужасно боялся влюбиться в нее и чувствовал, что это уже происходит.
А этого Рэнд допустить не мог.
Из окна в Красной гостиной Кейт смотрела, как муж работает вместе с садовником над устройством зимнего сада.
«Давно пора было им заняться, – сообщил он Кейт вчера вечером за ужином. Ужин был единственным совместным времяпрепровождением, на которое она точно могла рассчитывать. – Но мне каждый год хочется сделать что-то по-новому, а поскольку я уезжал и никаких инструкций садовнику не оставил, он решил ничего не делать самостоятельно, а просто дождаться моего возвращения».
Садоводство, равно как поэзия и изучение пернатых, было одним из занятий, к которым Рэнд проявлял интерес, хотя ни за что бы в этом не признался. Кейт его к этому и не принуждала. Она лишь одобрительно улыбнулась, когда Рэнд упомянул, что приказал подстричь живую изгородь, придав ей форму леопарда вместо той, что была раньше, – медведя. Кейт попросила его ненадолго прерваться и пообедать с ней, но Рэнд отказался. И ей стало грустно при мысли о том, что в последнее время он делает это слишком часто.