Ни пуха вам, ни пера
Шрифт:
Только через два года она вам скажет:
– Вот эти две строчки, детки, вы мне на завтра чтоб на память выучили! Вот эти:
По ниве прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и цепкой лебедой.
– Вот вы их и выучите на память! Все вам тут понятно? А кто знает, что такое "цепкая"?
– Я знаю, - поднимаете вы руку, всю в чернилах.
– Ну, скажи!
– "Цепкая" - это есть цепок, такая палка, цепок- он вроде как мальчик, а "цепкая" - так это она, вроде как палка, девчонка...
Мария
– Нет, не то, не то, - говорит она, - "цепкая"- это такая, что очень цепляется!
– "Чiпка", значит?
– выкрикиваете вы со всеми в хоре.
– Ну да, "чiпка"! "Чiпка" - это будет по-украински, а "цепкая" - это по-русски! Понимаете?
– Ага!
– снова хором.
А на другой день вы уже уверенно повторяете наизусть Марии Андреевне:
По ниве прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и чiпкой лебедой.
– Да не "чiпкой", а "цепкой"!
– А я забыл, что так надо! Да я еще раз!
– Ну, ну!
– "Поросшей кашкою и..."
Тут вы останавливаетесь, немного думаете, потом мысленно сами себе говорите: "Ага", - и с ударением победно бросаете:
– "И чiпкой лебедой!"
Мария Андреевна, улыбаясь, спокойно машет рукой:
– Садись!
Где теперь могилка кроткой-кроткой Марии Андреевны? Поклонился бы я ее могилке, ведь это она, бывало, учит нас букву "о" писать: "Бублик, бублик, детки, пишите! Кругленький! Вот это и будет "о"!" - а затем рассматривает тетради.
– Ой, хороший мальчик! Какое "о" красивое написал! И руки не очень в чернилах! На вот тебе - конфетка!
Пускай на ее могилке весной, когда сирень распускается, пускай все время соловей поет!
Итак, значит, про "кашку" и про "цепкую лебеду" вы, идя по пшеничной меже, еще не умеете повторять наизусть, потому что вы еще не научились.
Вы рвите васильки... И васильки, и колокольчики, и клевер, и ромашку! Вы тех цветов нарвите целый большой-большой сноп, а потом свяжите повиликой и несите его.
А если вам снова скучно, тогда ловите на колосках жучка-кузьку. Поймали - и за пазуху, А когда наберете кузек так с полпазухи, они там ползают, шелестят и щекочут вас, щекочут.
Вам тогда не будет скучно, и вы, подпрыгивая, сразу же в Дубягах очутитесь!
А в Дубягах кулак живет, который из кувшина водку пьет.
Вы приходите, а в саду за столом два кулака сидят и водку из кувшина пьют.
А потом, когда напьются, крикнут:
– Данило! Запрягай Желудя и Горилку в арбу, да чтобы сена полная арба была! На дрофы поедем! А ты с нами поедешь?
– спрашивает меня кулак.
– Поеду, - нерешительно говорю я.
– Вот и добре! На арбу сядешь, лошадей будешь погонять? Добре?
– Добре!
– Вот и ладно!
А я спрашиваю усатого дядька:
– Дяденька! А что это такое за дрофы?
– Разве не слыхал?
– Не слыхал!
– Птица такая большая, как два гуся вместе! Степная! В степи водится! Пугливая!
– Ага!
Вот вы на арбе и поехали! Полная арба сена да кругом еще и бурьяном утыкана! Я впереди сижу, лошадей погоняю, ружья на сене лежат, кошелка с кувшинами и с харчами.
А дядьки лежат навзничь на арбе и пытаются петь:
Вилiтали орли з-за крутоi гори...
Но дотягивали они только до "крутой", а на "крутую гору" взобраться им никак не удавалось, они с "крутой" сползали к началу, откуда снова "вылетали орлы".
Так всю дорогу только то и делалось, что "вылетали орлы", а что с теми орлами дальше стало, куда они вылетали и чего они вылетали, для меня тогда так и осталось тайной.
Это была моя первая, охота на дрофу!
Когда мы отъехали довольно далеко в степь, один из дядьков говорит:
– Погляди-ка, Дорош, не -видать ли?
Дядько Дорош встал на арбу, я остановил лошадей, и дядько Дорош начал смотреть во все стороны. Долго смотрел он, а затем и говорит:
– Вон там за скирдой будто что-то виднеется! На клевере! Поворачивай на эту вот межу и прямо - на скирду!
– говорит мне дядько Дорош.
Поехали межой...
Стали у скирды. Дядько вылез на скирду, поглядел сюда и туда, слез, подошел к арбе:
– Есть!
– говорит.
– Семеро! Только как -же к ним подъехать?
Говорили что-то они, говорили, а. потом стали меня учить, как мне ехать.
– Мы, - говорят, - поедем и по дороге незаметно с арбы попадаем и заляжем вон там в пшенице, а ты езжай вон туда да, не доезжая буерка, сверни налево и объезжай их, этих дроф, с той стороны. Немного проедешь, а потом заверни лошадей и езжай назад, немного уже к дрофам поближе. Как доедешь снова к буерку, возвращайся назад и езжай еще ближе к ним. Нагоняй их будто на нас. Да не высовывайся из арбы, чтобы они тебя не заметили! И не нокай и не чмокай! Потихоньку езжай! Понял?
– Понял!
– Погоняй!
Поехали...
Дядьки по дороге повыпадали из арбы, а я направился к буерку, там свернул налево и поехал. Когда доехал до клевера (клевер уже был скошен), заметил вдали табунчик каких-то больших птиц, которые паслись на клевере.
Я все делал так, как говорил мне дядько Дорош.
И туда ехал, и назад возвращался, и снова туда возвращался, все к тем птицам приближаясь.
И очень уж мне захотелось разглядеть их. Особенно того, самого большого, что все время, высоко подняв голову, на арбу на мою посматривал! А из-за бурьяна плохо было видно. Вот я и встал на арбу и выглянул через бурьян. Как разгонится самый большой, а за ним и все снялись и полетели. Я так и упал в арбу! А они полетели не на дядьков, а в сторону!