Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945
Шрифт:
Но как же теперь будут разворачиваться события? Продолжится ли война, когда Гитлер и его приспешники отыгрались на беззащитных людях? Конечно, заговорщики подали сигнал к капитуляции. Следует ли нам начать переговоры о сдаче, хотя противник отвергал все, кроме «безоговорочной капитуляции»? Имела ли полностью разгромленная страна какое-то право ставить те или иные условия? Каждый последующий день делал эту войну все более бессмысленной, требующей крови тысяч людей, отцов и их юных сыновей. Она отдавала в распоряжение русских все больше и больше территорий и ускоряла наш внутренний развал, ибо теперь лживая картина «твердо ведомой нации, единодушно нацеленной на победу», утратила свою убедительность. Если судьба пощадит тех из нас, кто не был замешан в заговоре, если наши имена не будут фигурировать в известных списках противников режима – какой
Удастся ли при неизбежном крушении рейха спасти хоть какую-то часть германского состояния, найти достаточно последователей героев Сопротивления, способных вернуть наш народ в семью других народов?
Еще меня угнетали мысли о том, что новые тысячи людей, возможно, начнут теперь свой путь в газовые камеры. Перед глазами вставали ужасные картины: железнодорожные составы, в которые запихивали жертвы, не имевшие возможности покинуть их до места назначения, если только не умрут по дороге от голода. Что делать матери, которой бросают последнюю корку хлеба, – разделить между голодными детьми или проглотить, чтобы обрести силы, необходимые для помощи им же? Тщетны были надежды. Вслед за этим предстоял марш к газовым камерам. Для отцов и матерей самым жестоким насилием было нести туда своих малолетних детей. Эти дети понимали, что их ждет, и их родители испытывали страдания. Семьи безжалостно разделяли по половому признаку. Если у них выдерживали нервы, они делали последние шаги самостоятельно, если нет, их тащили волоком или несли. Именно против этого бесчестья, павшего на всех нас, герои Сопротивления во имя германского народа поставили на кон свою жизнь, очевидно – напрасно.
В штабе моего корпуса, как и в других штабах, шла ежедневная, рутинная работа. Внешне я не выражал интереса к попытке покушения. Позднее по причине такого моего поведения родился анекдот: когда поступило сообщение о заговоре, я играл в бридж и произнес: «Я – пас!» Но я никогда не играл в бридж. Молодой штабной офицер, наверняка знавший о моем отношении к заговору, весьма пренебрежительно рассуждал о Гитлере в компании офицеров. Наш уполномоченный от национал-социалистической партии использовал возможность поездки на фронт, чтобы доложить мне, что его подчиненные в дивизиях критиковали меня за то, что я не поднимаю, как подобает, руку для так называемого «германского приветствия».
Никогда мы еще не попадали в такое положение. Любая перспектива казалась мрачной, особенно в отношении более отдаленного будущего. Завтра мы, возможно, уже не будем свободными воинами. Завтра мы можем оказаться военнопленными союзников или встретиться в каком-нибудь немецком концентрационном лагере. Сама жизнь была поставлена под угрозу. Но сейчас стоял вопрос: как разъяснить происшедшее солдатам? Чтобы поддерживать их моральный дух, лица, облеченные властью, обязаны были выдавать им ежедневную порцию пропаганды. По правде говоря, печально, что пропаганда оказывалась настолько эффективной. Нигде не наблюдалось никаких признаков разложения, как это случалось в Первую мировую войну. Духовный фронт держался, тогда как военный все больше трещал по швам. В войсках я избегал давать какую-либо оценку и никогда не упоминал о попытке покушения на жизнь Гитлера. Наиболее сметливые могли сделать выводы сами.
Печально, но факт: сопротивление гитлеровскому режиму не нашло реального отклика среди немецкого народа. В течение одиннадцати лет нацистская пропаганда успешно разрушала способность людей быть политически разборчивыми. И ничего не изменилось даже с ухудшением положения, которое было очевидно любому простому человеку. Миф об «ударе в спину», придуманный Людендорфом, много сделал для того, чтобы ввести в заблуждение ослепленных Гитлером людей и заставить их поверить, что на этот раз войну можно выиграть, ибо не будет «удара кинжалом в спину». Всеобщее отсутствие политической и военной проницательности и определяло то, как оценивал сложившуюся ситуацию простой народ, верный своему вождю и приученный смотреть вперед с оптимизмом. Трудно себе представить, что было бы на фронте, если бы частично успешный путч привел к нестабильности, близкой к гражданской войне. Некоторые дивизии, в которых командные посты занимали лица, связанные с партией, были гораздо надежнее для правящего режима, чем собственно армия, где гораздо сильнее были традиции Пруссии и Генерального штаба.
У меня самого не было никаких сомнений относительного морального оправдания сопротивления преступному режиму, так как тяжесть в душе, накопившаяся за одиннадцать лет, стала невыносимой. Истерзанный и обманутый народ Германии найдет спасение после краха, когда сможет продемонстрировать свою единодушную поддержку этим жертвам.
Для людей, замешанных в этом заговоре, должно быть, ужасно было подвергать свои семьи такой большой опасности. Если принять во внимание эти трудности плюс не обещающие успеха перспективы покушения, то легко можно понять тех старших командиров, кто отказался принять в нем участие. Всем нам оставалось лишь восхищаться людьми, принесшими себя в жертву.
И все-таки заговор 20 июля вызвал в некотором роде раскол как в народе, так и среди офицеров и простых солдат, согласных с линией партии. Постепенно становилось ясно, что не все офицеры поддерживали Гитлера, и многие из них понимали, что мотивом для смелых заговорщиков не могли быть просто их амбиции. Многие давно уже сомневались, можно ли полагаться на гитлеровский «образцовый фанатизм».
Казалось, что после 20 июля я начал замечать в войсках больше вопросительных взглядов, больше людей, ищущих каких-либо разъяснений относительно Гитлера, людей, для которых моя плохая репутация непартийного генерала предстала теперь в лучшем свете.
Беспокойство за друзей, участвовавших в заговоре, перекрывал страх за судьбу нашей страны. Сможет ли Германия еще раз подняться хотя бы до уровня средней державы, после того как потеряла основной политический базис? Будет ли она в состоянии осудить преступления нынешнего режима и установить таким образом новые принципы морали? Впоследствии трибуналы стран-победительниц сняли этот груз с наших плеч. Даже если вынесенные ими приговоры показались неубедительными для массы людей, все равно их оставалось только принять к сведению, так как в условиях оккупации государственной власти в Германии не существовало. Нацистские лидеры покончили жизнь самоубийством. Следовательно, немцам не позволили судить их по воле народа, как это случилось с дуче в Италии. Возможно, так было лучше для нас, потому что в Германии оказалось столько людей, подлежащих судебному преследованию, что ни самосуд, ни новые «народные суды» с этим бы не справились. Мы вынуждены были довериться судам победителей. Но в их числе оказался и Советский Союз, юридические законы которого никогда не могли стать образцом для расшатанной юридической системы Германии.
Несколько слов о существовавших между ними различиях. В России не было законодательного механизма смены правительства или выражения воли народа. Каждая смена власти носила там криминальный характер. Для того чтобы привести к власти какую-то группу людей или удержать ее у власти, преступали закон, обычно просто физически устраняя оппонента. Среди наиболее развитой части российского общества тысячи людей вынуждены были ограничить свою свободу, потому что считали опасными тех, кто стоял у власти, и это продолжалось в течение многих лет. Подобные симптомы болезни политического организма во времена переворотов имели место и в других странах.
Немцы пали еще ниже. Расовые и религиозные меньшинства жестоко уничтожались «избранной» и якобы «законной» властью в полнейшей иллюзии, что эта резня принесет счастье остальным. Человек решился превзойти Создателя. Шло массовое убийство невинных людей, преданных своим семьям и государству. Это были Божьи созданья, какими желают быть все люди, выбирающие праведный путь.
ОБОРОНА «ГОТСКОЙ ЛИНИИ»
Период между серединой сентября и серединой октября был для меня унылым. Штаб нашего корпуса укрылся на правом фланге 14-й армии на «мертвом» участке фронта. Из донесений разведки мы знали, что противник не держал там боеспособных дивизий. Более того, теперь стала абсолютно ясна схема его будущих операций. К концу августа 8-я британская армия уже начала наступательные бои вдоль Адриатического побережья с целью отбросить противника на левом фланге германской группы армий. Наверняка этот план учитывал, что плоский рельеф местности обеспечит хорошие перспективы для использования бронетехники. Союзники могли надеяться совершить там прорыв в результате массированных действий бронетанковых войск и, по крайней мере, обеспечить достаточную поддержку пехоте, чтобы она смогла проникнуть на левый фланг немцев. То, что в ходе этой операции такой прорыв силами бронетехники не удался, лишний раз подтвердило мою правоту относительно изменений условий для танковой войны, о чем я говорил выше.