Ни живые, ни мёртвые
Шрифт:
«Сильная любовь кого-то придаёт сил, а сильная любовь к кому-то придаёт смелости»?.
Равенхилл предстал передо мной во всей своей мрачной красе, когда я вышла из дома. Медленно падал снег, хрустящий под ногами от мороза, пасмурная погода отражалась в окнах, как и красные вывески пекарней, кафе и редких магазинов одежды. В большинстве своём были небольшие однотонные дома георгианского и викторианского стиля, но ближе к центру города встречались постройки выше и новее. Но это всё равно не спасало город от всеобщей древности и запущения: изношенный асфальт под кучами снега, потрескавшиеся черепицы, выцветшие рамы окон, согнутые
Ещё в приюте я вычитала, что в квантовой физике есть весьма интересная теория, которая гласила, что смерти не существовало. Вот так просто, а правда ли - неизвестно. Можно лишь представить, что на меня, к примеру, напревлен пистолет. Он либо выстрелит, либо нет - вероятность всего пятьдесят процентов. И согласно многомировой интерперации Эверетта? после каждого выстрела вселенная расщепляется надвое: в одной вселенной я умираю, а во второй - остаюсь живой. Нечто похожее на кота Шрёдингера, но есть один нюанс: при всём этом я могу вспомнить эксперимент только в той вселенной, где выживаю, поскольку в другой просто перестаю существовать. А не значит ли это, что если верить теории, то все те существа, имеющие способность к самосознанию, бессмертны? Не значит ли это, что в какой-то вселенной уже умерла?
Мы ведь так мало знали о мультивселенной, но так рьяно пытались всё изучить. Нельзя с уверенностью сказать, что других миров нет, как и о русалках - океаны изучены всего на пять процентов...
– Равенна!
Я очнулась от мыслей лишь тогда, когда уже дошла до кабинета. Меня больше не окружали холодно-алые огни города или печально-серые коридоры института. Пол в чёрную и белую клетку, как шахматная доска, пару книжных шкафов из хорошего дерева, несколько чьих-то портретов, длинный стол в виде парты, вдоль которого стояли красные стулья, полупрозрачные занавески, сквозь которые виден заснеженный Равенхилл, - убранство комнаты дорогое, красивое, тёмных оттенков, идеально начищенное. И так весь институт, а точнее замок, когда-то принадлежащий странному типу по имени Рэбэнус Донован. Я не так много что о нём знала, как местные жители, лишь слышала, что это был очень богатый и жестокий человек, который погиб в середине XIX века. И кажется, кто-то верил, что он до сих пор ещё жив...
Ерунда какая.
– Чего тебе?
Я посмотрела в зелёные глаза Арни Леру, своего одногруппника, который преградил мне дорогу.
– Какой у тебя любимый цвет?
– со слегка сумасшедшей улыбкой спросил он.
Я закатила глаза, уже уставшая от его выходок за предыдущий триместр первого курса нашего исторического направления.
– Прекрати задавать глупые вопросы. Спроси что-нибудь логичное и взрослое.
Арни хитро усмехнулся.
– Сколько граммов гидроксида натрия необходимо взять, чтобы нейтрализовать десяти процентный раствор серной кислоты?
У меня чуть мозг не поехал от
– Мой любимый цвет - чёрный.
Арни не оценил ответ, поэтому решил всё ещё не пускать меня к общему столу, за которым сидела наша небольшая группа. Та состояла всего из восьми человек, включая меня. А когда-то было девять...
Пока не пропала Тинг.
– А я знаю ответ на эту задачу, - решил блеснуть своими знаниями Арни.
– Я счастлива за тебя, химик, - меня стало понемногу раздражать, что он всё никак не мог пустить меня дальше, отчего приходилось стоять чуть ли не на пороге.
– Но заметь, я никогда этим не хвастаюсь, - самодовольствие расплылось на его слегка вытянутом лице, когда парень отрицательно покачал указательным пальцем.
– И вообще не хвастаюсь.
– Однажды ты назвал себя доказательством существования Бога.
Мы обернулись на спокойный женский голос, принадлежащий Анне Готье, - девушке, которую я вполне могу назвать своей подругой. Точнее amie, если говорить на французском. Этот язык я стала потихоньку учить благодаря Анне - та родилась во Франции и жила там больше пятнадцати лет, пока не переехала сюда. В город, который для чего-то хотел связять нас всех вместе...
Пожалуй, чтобы убить.
– А почему бы и нет?
– рассмеялся Арни, наконец-то освобождая дорогу.
Первым делом я со всеми поздоровалась, получив несколько комплиментов по поводу своего наряда, но в особенности я поприветствовалась с Анной. Мы «поцеловались»: слегка коснулись сначала левой щеки, затем правой и снова левой - очень формально, аккуратно, стилизованно. Так, словно чужды друг для друга, как звёзлы, и близки как никогда.
– Где ты пропадала, ma petit oiseau??
– спросила Анна, когда я села рядом с ней за стол.
– Заболела на несколько дней.
– А я думала, ты пропала, как Тинг...
Отчего-то меня вдруг пронзило током. Я вспомнила, как пару лет назад болела неделю, не появлялась в школе. И вспомнила, как ощущала себя самым одиноким и ненужным человеком, когда никто... абсолютно никто не написал мне самое простое «ты где?». Я общалась со многими, имела кучу знакомых и никогда не становилась изгоем. Более того, меня считали популярной красоткой, как, собственно, и сейчас. Тогда я лежала с высокой температурой в постели и, словно мне мало было того, что паршиво себя чувствовала, так ещё вдобавок в голове полный бардак и сотни вопросов: «Хоть кто-то заметил, что меня нет?» «Изменилось ли что-то без меня?..»
Нужна ли я хоть кому-то?
За то время, что я болела сейчас, мне тоже никто не написал. Правда, я почти и не заходила в социальные сети. Поэтому и не сочла вопрос Анны странным или глупым: я могла не появляться в Инстаграме сутками, не отвечать на сообщения ещё дольше. Возможно, нелюбовь к социальным сетям у меня привилась из-за тяжёлого детства в приюте, а ещё из-за навязывания Мэри. И в какой-то степени я ненавидела в себе эту черту, некую «доисторичность», если так можно было назвать. Ведь я действительно любила нечто новое, промышленное, современное, удобное. На этих принципах я шила свои костюмы.