Ничего еще не случилось
Шрифт:
Майка встала справа и чуть позади. Черная дубленка, красный шарф, ядрено-фиолетовая шерстяная шапка. Потянула Гришку за рукав, позвала тихо, как в библиотеке, как будто бы боясь отвлечь:
– Гри-и-иш, нам на следующей же, да?
– Же да. – Гришка кивнул, опять убирая наушники и почему-то глубоко вздыхая.
Пока шли к клинике, Майка все решала, как назвать кота. Гришка рассуждениям ее не мешал, только иногда фыркал, не в силах сдержать смешки. Остановилась на Тимуре Петровиче, мол, у котенка была такая же заносчивая
Света уже ждала их у дверей, Гришку чмокнула в щеку – он просто не успел отшатнуться – а с Майкой поздоровалась сухо, ядовито стрельнув глазками.
– А ты, что ли, на свидание потом, Свет? Такая красивая. – Майка чуть ослабила шарфик, громко потопала, обивая снег с ботинок. – Мы тебя задерживаем?
Света смахнула волосы на спину, улыбнулась:
– Вообще мы с Гришей собирались котенка тебе отвозить, раз ты сама приехать за ним не сможешь. Ну, и потом погулять, может быть.
Гришка поднял бровь, но спорить не стал.
– Ну, видишь, какая я молодец. Сама приехала. Где мой кот?
Света вынесла коробку и сунула Майке в руки. Та вдруг разом переменилось, перестала топорщиться и строить недовольные гримаски. Забормотала едва различимо:
– Ты мой сладкий, золотце мое, больно тебе было или нет, хороший? Ты у меня будешь жить теперь, со мной. Больше я тебя в обиду не дам, маленький. Никогда-никогда. Никогда.
Сунула пушистый комок за пазуху, туда, где людям на картинках всегда рисуют душу, улыбнулась сверкающе, победоносно.
– Какой у меня шикарный Петрович, видели? Я его в такого котяру выращу, что он сам офигеет.
3
Включать большой свет в комнате не хотелось, и Майка дернула за веревочку бра. Желудок сводило от голода, спина и ноги требовали разминки, но Майка ткнула на кнопку «следующая серия» на планшете. Раздался тихий стук в дверь.
– Чего, пап? – Майка всегда знала, что это он. Мама стучала всегда более требовательно, и сразу входила. Но не папа. Тот мог даже развернуться и уйти, если она не ответит.
Папа вошел, чуть ссутулясь, робея, сел на край кровати, положил широкую ладонь Майке на ноги. Немного помолчал, покусал щеку изнутри – он делал так всегда, когда подыскивал слова.
– Ты бы не брала его в постель все-таки, дочка.
Майка накрыла ладошкой Петровича, сладко спящего в ложбинке над ее ключицей. Котенок совершенно справедливо признал в Майке огромную кошачью мать и теперь не отходил от нее ни на шаг. Майка даже подумывала, как бы его протаскивать с собой на учебу, пока хоть немного не подрастет.
Уходить папа, по-видимому, не собирался, и Майка отложила планшет.
– Пойдем чай попьем, может? Мама нас ждет. Она пирог заливной испекла.
– Не хочется. Иди пап, я учусь.
– Давай ты мне не будешь рассказывать, что ты там делаешь. – Папа придвинулся к стене спиной, и Майке пришлось согнуть ноги в коленях. – Дай кота.
Майка бережно сгребла Петровича в ладошку и передала папе, тот приложил котенка к щеке, потом к носу, поводил туда-сюда и улыбнулся.
– Мягонький. Хороший какой. Говорят, кстати, если рядом с беременной женщиной живет зверь, у ребенка меньше вероятности аллергии в будущем.
– Чуть из дома меня не выгнал с этим мягоньким. – буркнула Майка. Потом повернулась, положила ноги на подушку, а голову – папе на колени.
– Испугался, прости. – Папа стал гладить Майку по волосам. – Пойдем на кухню, пожалуйста? Маме будет обидно, что мы тут вдвоем шушукаемся.
– Мне страшно ее видеть. – Призналась Майка.
Поначалу, когда мама много спала, мало ела, бледнела, худела и падала, Майка впервые начала осознавать, как сильно ее любит. Ночами Майка спала плохо. Гуглила симптомы рака, гуглила последствия химиотерапии, гуглила хосписы и суицидальный туризм. Снились Майке гробы и похороны, снился плачущий папа, снилась черная от горя тетя, снились мертвые деда и бабушка, потому что они не переживут.
Майка не понимала, почему папа, с его опытом и знаниями, бездействует, почему глупо улыбается ее просьбам отвезти маму в больницу.
С появлением Петровича все прояснилось, но стало только хуже. Майка опять не понимала, почему папа, с его опытом и знаниями, позволяет маме так дурить и сохранять ребенка. Она родила Майку в тридцать, и то, говорили, что все проходило сложно и с приключениями. Сейчас ей было почти пятьдесят, и это походило на форменное самоубийство.
Папа положил руку Майке на плечо, тяжело вздохнул.
– От нее плохо пахнет. И глаза водянистые и пустые, как у дурачков. Она даже слова забывает и режет сыр обратной стороной ножа. – Продолжала атаковать папу Майка. – Она не влезает в туфли и в свои платья и иногда смотрит на меня так, как будто я сильно мешаю.
– Ей положено пить железо, от него пучит и газы. – Папа положил все еще спящего Петровича в Майкины волосы, укрыл его ее кудрями. – Из-за слабости и гормонов ей очень тяжело о нас с тобой заботиться, но она все еще пытается это делать.
Майка заплакала, тихо, без всхлипываний. Просто выпустила наружу давно копившиеся слезы. Ей очень не хватало мамы, ее энергичной, веселой мамы, ей не хватало папы, который стал теперь совсем маминым, ей не хватало ее прежней, ее нормальной семьи.
– Когда мы узнали, было уже слишком поздно что-то предпринимать. И с мамиными болячками прерывать беременность было бы довольно опасно…
– А рожать в таком возрасте – безопасно? Ты мне это хочешь сказать?
– Майя. Твоя мама, в целом, здоровая крепкая женщина. Она справится.