Ничего еще не случилось
Шрифт:
Борька присвистнул.
– Это, конечно, чуть похоже, но та фотка, которая у вас в шкафу стоит, да и те, которые Изольда Павловна всегда показывает…
– Не она, да? – поморщившись, Гришка принялся кусать ноготь на большом пальце. – Не похожа совсем. Не она.
– Да, блин, в том-то и дело, Гринь, что похожа.
Борька мягко убрал Гришкину ладонь ото рта, закрыл альбом.
– Давай, наверное, у Дани адрес деда спросим. Он щас все равно на даче живет, делать нечего, вот и поболтаем. А я у отца машину возьму, и съездим на днях. Ты только бабушке не говори ничего пока, а то она тебя из дома не выпустит. Ночевать у меня же сегодня будем? Пошли, может, нафиг, отсюда? Надоело
***
У Майки обнаружилась совершенно омерзительная, непозволительная привычка постоянно трогать людей. Просто передать вилку не сможет – непременно коснется пальцев. Будет хохотать – взъерошит волосы. Будет утверждать что-то, беситься – ткнет локтем в бок. Просто позвать захочет – погладит по руке. А могла даже щелкнуть по носу – от этого в Гришкиной груди поднималось что-то, отдаленно похожее на злость. Хотелось отодвинуть ее от себя, хотелось, чтобы она больше совсем никогда не приходила, хотелось, чтобы исчезла, сгинула там же, откуда взялась. Но там, где был Борька, была и Майка. Она прилипла к нему как будто намертво, на жидкие гвозди, как будто смешалась с ним – не расцепить.
И Гришка больше не спрашивал даже, придет Боря один или со своей Маечкой – знал наверняка, что явятся вдвоем, будут глупо хихикать, жаться друг к другу, хвататься за руки и слюнявить друг другу лица, думая, что этого никто не видит.
Света, к счастью, ничего подобного от Гриши не требовала. Они как бы тоже считались парой, часто гуляли вчетвером, но Гришка почти все время молчал, брел где-то чуть позади, иногда, когда Света протягивала ему руку, брался за нее, но не видел в этом никакого смысла. Хоть Света и была довольно рослой, ниже Гришки всего на половину головы, идти было неудобно, приходилось примеряться под новый, чужой, ритм, ладонь потела, порой даже немного покалывало пальцы от онемения, и все время хотелось высвободиться.
Но складывалось впечатление, что тогда они безапелляционно проиграют Борьке и Майке в замысловатой дурацкой игре «Кто из нас лучшая пара?», а Свете было важно, чтобы игра продолжалась, чтобы они отставали хотя бы не с унизительной разницей по очкам, и Гришка терпел, проявляя всю теплоту, на которую только был способен.
За пару недель до дня города случилось настоящее чудо – асфальт на тротуарах и гранит на набережных окончательно высохли, а солнце повисло на небе крепко и уверено, обещая на время никуда не деваться. Ноги шли будто сами, кроссовки почти отрывались от земли, и очень хотелось дышать. Гришка волочился за Светой с чумной головной, смотрел как впереди, обгоняя Бориса, едва ли не вприпрыжку бежит к воде Майка. Вышли к Стрелке. У воды был сумасшедший цвет неразведенной синей гуаши, все блестело, играло, а небо было далеко и радостно. Навстречу, от ступеней, поднимались такие же, полупьяные, будто не веря, что вот, пережили, зима, наконец, кончилась, будет свет и тепло, будет смысл вставать по утрам.
Майка присела к воде, осторожно тронула ее пальцами и захохотала. Почему-то не сдержавшись, Гришка улыбнулся тоже. Дурацкая Майка, дурацкий смех. Света тут же обняла его со спины, прилипла щекой к поношенной кожанке, крепко сжала, будто пытаясь сделать прием Геймлиха, но Гришка вывернулся и мягко ее отстранил. Боря кинул на Гришку неодобрительный взгляд и покачал головой.
Ойкнув от радости, Майка кинулась обратно наверх, к колоннам, где опять располагался какой-то танцевальный клуб. Зазвучали латинские мотивы, и пары, пестрые не по своим облачениям, но по своему составу, закружились в танго. Было приятно на них смотреть – пожилой африканец в стильной джинсовке вел худощавую девчушку в огромных очках, прожженный байкер в косухе и бандане жарко обнимал пышнотелую мадам в легком розовом платьице, загорелая гибкая брюнетка – явно в прошлом профессионал – чуть раскрыв рот и призывно глядя, манила к себе своего робкого, то и дело спотыкающегося партнера. И никаких попыток сделать все идеально. Только удовольствие в чистом виде.
Света принялась рассказывать, что она до восьмого класса ходила на бальные, и может сдюжить любой из этих танцев, и пока Борька и Майка отплясывали, задыхаясь и смеясь, Гришка стоял, облокотившись на набережную, кивал головой, но почти не слушал. То ли из-за погоды, то ли из-за фото, которые все еще могли оказаться мамиными, настроение было смятенное, думалось о разном, но как-то рвано, бессмысленно, и хотелось попросту спуститься обратно к реке, и, зачерпнув воды, расфыркиваясь, умыться, чтобы хоть как-то отбить от себя тревожные мысли.
Дальше пошли по мосту. Ветер был еще холодный, забирался щекоткой под куртку, кусал за уши, высекал капли из носа. Но все равно он был уже добрый, озорной как полтергейст, не угрожающий уже ни простудами, ни обморожениями.
В саду услышали баян – старушка виртуозно играла «Синий платочек» скрюченными пальцами, и Майка сунула ей аж три сотни, и сунула бы больше, но больше у нее не было.
На Дворцовой пел каверы миловидный паренек, люди потихоньку собирались вокруг него.
Гришка отошел чуть в сторону, встал под Ангелом, заглянул ему в глаза. Искалось чего-то утешительного, большого, того, кто объяснит, что все, что происходит, должно происходить.
Почувствовав странное тепло под левой лопаткой, Гришка повернул голову.
– Ты говори, говори, Гринь, я не отвлекаю. – Майка подошла чуть ближе, но так и осталась позади.
– С чего ты вообще взяла, что я говорю?
– Не знаю. Видно. Я так с речкой всегда секретничаю, например. Это совершенно нормально, Гринь. Ты просто сам какой-то не свой после той пьянки у Дани. Ты всегда пришибленный немножко, но сейчас – особенно. Боря мне ничего не говорит, но я же чувствую.
– И? Если я даже какой-то не такой, причем здесь ты?
Гришка обернулся, побоявшись, что слова его могли прозвучать слишком грубо, но Майка только пожала плечами.
– Сама не пойму, почему мне есть до тебя дело. Пойдем. Сядем, музыку послушаем.
Сидеть на камнях мостовой, щуриться от солнца и слушать всякое, знакомое с детства, и вправду оказалось хорошо. Гришка даже что-то пробубнил себе под нос, когда все хором орали «Батарейку». Света жалась к нему, и он ее обнял, почувствовал тепло, и ему стало спокойно. Хотя бы на время.
Когда шли по Невскому, был уже одиннадцатый час, но народу, кажется, только пребывало, и «Выхода нет» возле метро пришлось слушать уже преодолевая порядочное сопротивление толпы.
Гришке впервые подумалось, что с приходом тепла, весь центр города покрывается звуковыми пятнами – не успеваешь выскользнуть из одного пузыря музыки, как уже попадаешь в другой.
Стали прощаться – Боря целовал Майю, Майя обнимала Свету, Майя целовала Борю, Боря обнимал Свету, а Гришка, как обычно, стоял чуть поодаль, в ожидании, пока вся эта канитель кончится. Света убежала первой – сестра уже ждала ее в метро, и Гришка почувствовал облегчение. Пожимая Борису руку, Гришка покосился на Майку и вдруг поймал себя на очень странной, болезненно-приятной мысли. Он затаился. Вытянулся. Сглотнул. Робко покосился в Майкину сторону.
Конец ознакомительного фрагмента.