Шрифт:
Начало (почти конец)
Написать начало сложнее всего. Найти повод, правильно обратиться, задать общий тон, намекнуть на содержимое. Гриша был в этом не силен. Почувствовав, что сворачивает не туда и опять говорит совершенно не о том, он отодвинул от себя листок.
Спас, как обычно, Петрович. Упрямо боднул головой ногу, мурлыкнул, мол, ладно, Гринь, ничего. Завтра допишем. Потом, прихрамывая, побрел на кухню. «И то верно» – Гриша встал из-за
Петрович охрипло мяукнул, и Гриша тут же кинулся на помощь – поднимать и усаживать на лежанку. Петрович жутко осознанным взглядом человека, которому этот мир уже абсолютно понятен, вперился в окно. Поседевший уже, с перебитой лапой и покрытой шрамами мордой, котяра все еще светился благородной красотой – белая манишка, белые чулочки, узор под носом точно гусарские усы. Стар только совсем. Стар и болен.
Снаружи было еще выжидательно темно и тихо. Глубокий синий затопил пространство между домами, чайки взлетели от мусорного бака и белой щебенкой рассыпались где-то вдалеке. Ни машин, ни прохожих, никого.
А в квартире Сурганова пела про воздух, сверху вниз по трубам рокотала вода, свистел закипевший чайник.
Гриша сделал себе чай, налил Петровичу кефира, чокнулся об его блюдце и замер. На «Питер ФМ» заиграло родное.
«На холодной земле стоит город большой» – ком в горле встал моментально. Гриша слушал эту песню с полуулыбкой, с набухающим теплом в груди, чуть покачиваясь. На припеве отошел от подоконника, отпихнул к стене раскладушку и встал в центре комнаты. Шаркая тапками, медленно закружился на месте. Правую руку поднял, развернув ладонь лодочкой, левой будто кого-то обнял. Закрыл глаза.
Мерещилось разное. Душистое, цветастое, масляное, блесткое, но по ощущениям совсем ноябрьское. Уже ушедшее. Насовсем. Кружилось вокруг как тоскливый полиэтиленовый пакет по трассе, постукивало воспоминаниями в виски, щипало за нос, подводило веки к тремоло, высекало…
Песня оборвалась телефонным звонком. Гриша мигом опустил руки и невольно задержал дыхание, будто окунувшись в ледяную воду. Петрович уже растекся по подоконнику и на телефон посмотрел недовольно, мол, разбудила старика, дура.
Гриша тоже знал, кто звонит, поэтому не глядя на экран ответил:
– Да, Свет. Доброе утро.
– Ты чего так рано встаешь, я не понимаю? Ладно, мне на работу, – Света чуть запыхалась, наверное, опять перебегала дорогу. – А ты же типа в отпуске. – Немного подождав ответа, Света продолжила. – Как ты вообще в этом грохоте? Мигрень не усилилась? Может, попросим Даню присмотреть, а ты наконец-то вернешься домой?
Гриша подолбил пальцем по пыльному пятну на стекле. Ответил медленно, уже чуть раздражаясь.
– Я вернусь. Через две недели, как и договаривались. Все хорошо.
– Серый о тебе спрашивает. Ты бы вечером его набрал. Как с футбола его заберу.
– Мы же только вчера с ним говорили.
Гришаа поморщился, увидев перед внутренним взором, как Света поджала губы.
– Ну ладно. Новости есть? Деньги, может, нужны?
– Всего хватает. Новостей нет. У тебя?
– Ой, ладно, Гриш. – Света громко сглотнула. – К черту тебя. Пока.
На экране вспыхнуло «Жена любимая» разговор завершен. Гриша пустым взглядом уставился вдаль.
***
«Тук-турутук-тук – тук тук» – так Гриша не стучал в эту дверь уже почти два года. Подождав ответа пару минут, постучал еще раз, прислушался. Работал телевизор или, кажется, играли в футбол на приставке. Осознав, что впускать его не собираются, Гриша открыл дверь своим ключом.
Сразу ударил в нос тяжелый дух давно не мытого тела, неделю не вынесенного мусора, забытых на трое суток в стиралке вещей. Гриша повесил пуховик на крючок, разулся, пошел на звук.
Комната, освещенная только большим экраном телевизора, стоявшего на полу, была пустынна. Никакой мебели, кроме надувного матраса, на котором и сидел Борис.
– Охренел? – тихо спросил он, не поворачивая головы. На скулах его играли желваки, он продолжал пальцами водить по кнопкам джойстика, хоть игра и была поставлена на паузу.
Гриша сел на пол, затылком оперся на стену, продолжая неотрывно следить за профилем Бориса. Друг за это время немного поплыл – нарисовался второй подбородок, щеки чуть опустились и даже нос как будто бы стал больше.
Заметив открытую бутылку пива, Гриша спросил:
– Еще есть?
– На балконе возьми.
Послушно взяв себе одну бутылку Козела, Гриша вернулся на место. Боря так и не выпустил из рук джойстика. Привыкнув к полумраку, Гриша опять окинул взглядом комнату: на матрасе, на смятой простыни, лежал ноутбук, зарядки и провода, тарелка, измазанная засохшим кетчупом, ворох одежды, книга обложкой вниз. На полу валялись обертки, чеки, три вилки, пластиковый контейнер, стояли две кружки, захватанный стакан и рюмка.
– Сказали, что ты еще летом вернулся.
Боря неопределенно пожал плечами.
– Думал, надолго не задержусь, – Боря отхлебнул пива, склонил голову на бок. – Че пришел-то, Гриш? Че надо?
– Петровичу нужен уход. Сказали, если нормально о нем заботиться, еще несколько лет проживет.
Боря резко обернулся, всего на мгновение посмотрел Грише прямо в глаза, открыв рот и как будто бы даже готовясь что-то сказать, а потом вдруг швырнул джойстик в балконную дверь. Тот отскочил, упал недалеко от вытянутых Гришиных ног. Тот даже не дернулся, твердо продолжил:
– Я не могу его оставить со Светой.