Ничего кроме надежды
Шрифт:
– Ладно, Кирилл, не будем отвлекаться. Сейчас надо решать, и решать быстро. Я бы еще поняла, если бы ты сказал: «Я без советской власти дня не смогу прожить», но если...
– Да без нее-то проживу, пропади она пропадом, – перебил Болховитинов, – мне без России не прожить! Что же делать, если так получилось, что их теперь не разделить, сам народ себя от власти не отделяет, вот что самое нелепое.
– Да ни в какую «Россию» тебя сейчас никто не пустит, пойми ты наконец, какое им дело – можешь ты без нее прожить или не можешь! Ты для них в лучшем случае немецкий пособник, а в худшем – агент гестапо или я уж не знаю там чей, американский, французский, черта, дьявола! Если даже самому Дядесаше намекнули, что в твое дело ему лучше не вмешиваться, – неужели тебе это ни о чем не говорит? Уж будь уверен, найдут, в чем обвинить! Поэтому я и говорю – давай уедем пока, сбежим, Дядясаша слышал в Москве, что эмигрантам будут возвращать советское гражданство – тогда пожалуйста, но сейчас-то зачем тебе подставлять голову?
– Танечка, ты действительно чего-то не понимаешь. Ну подумай сама – предположим, я сейчас сбегу. Ведь это значит – признать справедливыми все обвинения в свой адрес!
– Ну и что?
– Как это, «ну и что»? Хорошенькое дело – взять и обесчестить себя!
– Перед кем? Перед этим хамьем, которое вообще не знает, что такое честь?
– Но мы-то с тобой знаем, – спокойно возразил Болховитинов. – Бесчестный поступок остается бесчестным независимо от того, перед кем он совершен.
– Да что же тут «бесчестного» – уйти от незаслуженного наказания?
– Видишь ли, все зависит от обстоятельств. В данном случае обстоятельства таковы, что уйти мне нельзя. Хотя быпотому, что они после этого скажут: вот, мы были правы, и вообще всякий, кто приходит оттуда, – действительно в чем-то виноват. Ну что ты, глупышка...
– Что, что! – выкрикнула она сквозь слезы. – Ты хоть понимаешь, что тебя могут засадить надолго!
– Если очень надолго, ты меня ждать не будешь, вот и все.
– Не говори ерунды! Прекрасно знаешь ведь, что буду ждать, сколько надо, мне непонятно только – как ты можешь так спокойно ко всему этому относиться!
– Иначе нельзя, я думаю, – помедлив, отозвался Болховитинов. – Ты помнишь, я однажды пытался объяснить тебе разницу в мироощущении человека верующего и... не придающего значения этим вопросам. Главное различие в том, как понимать жизнь... Или это путь, не ведущий никуда, и надо только постараться прожить его мирно, не причиняя никому зла, и чтобы зла не причиняли тебе... ни зла, ни особых неудобств. Или это все-таки путь постоянного нравственного труда – и тогда все эти неудобства... зло, всякие утеснения, которым тебя подвергают... все это, понимаешь, второстепенно. Важно только одно: как ты сам на это отзываешься, как все это влияет на твою душу. И тут, мне кажется, очень важно не озлобиться, устоять перед соблазном ответного зла. Не устоишь, озлобишься – значит, ты испытания не выдержал. Конечно... заранее про себя сказать трудно – выдержишь, не выдержишь...
– Да ты-то выдержишь! – Таня с отчаянием высморкалась. – А мне что делать? Обо мне ты подумал?
– О тебе? Да я только о тебе и думаю, о ком же мне теперь думать, – сказал Болховитинов.
– Гос-с-споди, – она замотала головой, зажмурившись и сжав руками виски, – и угораздило же тебя тогда приехать, сидел бы сейчас спокойно в своем Париже...
– Страшно подумать, – он улыбнулся. – Тебя сюда надолго пустили?
– Сюда? – не поняла Таня.
– Ну, этот твой сержант – он будет ждать, чтобы проводить тебя обратно?
– А-а! Нет-нет, он просто показал, куда идти. Сказал – будешь вылезать, оглядись, чтобы рядом никого не было, и чеши вон туда. Я так поняла, что вас тут не очень строго охраняют.
– Да, скорее формально. Без бумаг все равно далеко не уйти.
– Но это может измениться в любой день! Бежать надо сейчас, пока еще есть возможность...
– Опять ты за свое, – сказал Болховитинов. – Бежать сейчас – значило бы лишить смысла все, что я делал до сих пор, а это... противоестественно, понимаешь? Это была бы полная бессмыслица, в жизни так не бывает.
– В жизни не бывает бессмыслицы? – Таня посмотрела на него удивленно. – Да сколько угодно кругом бессмыслицы, на каждом шагу!
– Да нет... это только так кажется. Смысл есть всегда, просто он не всегда... различим с первого взгляда. Обычно остается невидим, долго остается, и лишь потом вдруг понимаешь... рано или поздно приходит понимание смысла происшедших событий.
– Это уж, смотря какие события. Интересно, когда придет твое «понимание», если человеку свалился на голову кирпич и убил на месте.
– Как раз в этом случае, – Болховитинов рассмеялся, – очень скоро придет, гораздо раньше, чем ты думаешь. Кстати, – он порылся в кармане гимнастерки и протянул Тане маленькую алюминиевую медальку: – Возьми это себе. У меня сразу все отобрали, и нательный крестик, и отцовский знак первопоходника – я тебе показывал, помнишь, меч в терновом венце... А это завалилось за подкладку, я сам только потом нашел.
– А что это? – Таня поднесла медальку ближе к тусклой электрической лампочке. – Иконка какая-то?
– Да, католическая, Иисус в Гефсиманском саду. Моление о чаше. Это я в одном монастыре подобрал, по пути из Калькара. Там много их было, целый ящик рассыпался... И такое странное совпадение, посмотри, что тут написано: «Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною»...
– «Побудьте здесь»? – задумчиво переспросила Таня, продолжая разглядывать медальку. – «Bleibet» точнее перевести как «останьтесь», «оставайтесь»...
– Пожалуй, но в русском тексте Евангелия говорится «побудьте», поэтому я так и перевел.
– Да... забавно. Это ты только теперь прочитал?
– Ну почему же, прочитал сразу, но как-то не обратил внимания на смысл. Вернее, на... двусмысленность, если позволительно так выразиться.
– Какая уж тут «двусмысленность»... Выходит, судьба все-таки нас предостерегала, – сказала Таня деланно-шутливым тоном. – Может быть, ты хоть теперь прислушаешься?
– Судьба предлагала нам остаться, – в тон ей отозвался Болховитинов, – но ничего не сказала о возвращении, это разные вещи. В общем, договоримся так: бежать я никуда не намерен, поэтому успокойся и не строй, пожалуйста, никаких монтекристовских планов. Александр Семенович пусть ничего не предпринимает, ему ничего не удастся сделать...