Ничего особенного (сборник)
Шрифт:
Поселок кончился. Дорога пошла полем. Тишина до самого горизонта. Все небо в ярких звездах. Это значило – погода установилась. Теперь дожди пойдут не скоро, а может быть, их не будет больше никогда.
Сто грамм для храбрости
Окно светилось золотисто-оранжевым светом, и в этом рассеянном золоте была видна девушка. Она сидела на краешке стула, прислонив к себе арфу, и серебряные звуки летели над вечерним двором.
Младший научный сотрудник Никитин сидел
Почти все девушки, которых он знал – его знакомые и знакомые знакомых, – ходили в джинсах, подвернутых над сапогами по моде «диверсантка», курили сигареты, умели водить машину, умели ругаться как слесарь-водопроводчик, и это составляло свой шарм и было даже модно. Было модно быть слегка грубой и независимой, девушкой-подростком, l’enfant terrible, что в переводе означает «ужасный ребенок». Эта, в доме напротив, была не подростком и не диверсанткой, она была только девушка. Девушка – ангел, и аксессуары у нее были ангельские: арфа.
Никитин смотрел и смотрел. Он сидел в полной темноте, чтобы быть невидимым другой стороной.
Вот она встала… Потянулась, как нормальный человек. Подошла к окну и посмотрела на Никитина. Он мигом соскользнул с подоконника, присел на корточки. Замер. Потом взглянул. Занавески в золотом окне были задернуты.
Никитин выпрямился, хрустнув коленками. Включил свет, и этот свет явил однокомнатную квартиру холостяка-радиолюбителя. Вокруг лежали какие-то металлические части, тянулись проводки и провода всех возможных сечений, и было впечатление, что Никитин стоит среди обломков рухнувшего самолета. И лицо у него было как у летчика, потерпевшего аварию на необитаемом острове.
Никитин постоял какое-то время, потом шагнул к телефону и одним духом набрал семь цифр. Затаил дыхание.
– Я слушаю вас, – прозвучал голос, серебряный, как арфа.
Никитин молчал.
– Я ничего не слышу, – доверчиво сказал голос.
– А я молчу, – сказал Никитин.
– Почему?
– Видите ли… Вы меня совсем не знаете… И даже не представляете… Я ваш сосед… Из дома напротив…
– Ну почему не представляю? У вас полосатые занавески. В семь пятнадцать утра вы делаете гимнастику с гантелями. А в семь тридцать пять пьете молоко прямо из пакета.
– Значит, вам меня тоже видно?
– Тоже.
– И вечером?
– И вечером.
Никитин вытер лоб рукавом.
– А как вас зовут, сосед напротив?
– Женя… То есть Евгений Палыч… Ну, в общем, Женя.
– А меня Наташа.
Помолчали.
– А что вы делаете сегодня вечером? – осмелел Женя. – Может, пойдем походим?
– Заходите. Мы и решим. Может, действительно пойдем и походим.
– А когда?
– Да хоть сейчас, – предложила Наташа.
– Подъезд пять, квартира двенадцать? – уточнил Никитин.
– А откуда вы знаете? – поразилась Наташа.
– Вычислил. Я же математик-программист. Я и адрес ваш вычислил, и телефон.
– А меня?
– Разве можно вычислить мечту? – полуспросил-полуответил Никитин.
– Жду, – тихо сказала Наташа и положила трубку.
Никитин стоял и слушал гудки, еще не понимая, но предчувствуя, что случилось счастье.
Через двадцать минут Никитин вышел из своей квартиры. На нем была польская полосатая рубашка, югославский галстук, розовый в черную крапинку, и синий финский костюм. Пиджак он застегнул на все три пуговицы.
Сбегая со своего пятого этажа, Никитин посмотрел мимоходом в оконное стекло, на свое отражение. Отражение его несколько задержало.
Никитин неуверенно потрогал галстук. Потом так же неуверенно спустился еще на один лестничный марш и подошел к двери на третьем этаже, которая была простегана малиновой кожей и украшена блестящими кнопками. Позвонил. Звонок затейливо звякнул.
Дверь отворил Гусаков.
На нем был стеганый халат, какие носили адвокаты в дореволюционной России.
Гусаков был член-корреспондент, член четырех королевских обществ, руководитель научного центра, в котором среди прочих трудился и Никитин в чине младшего научного сотрудника. У Гусакова была квартира номер 69, а у Никитина 96, и почтальон часто путал ящики.
Гусакову писали чаще раз в шестьсот. Он был нужен и в нашей стране и за рубежом, во всех четырех королевствах, поэтому Никитин довольно часто возникал перед стеганой дверью. К нему привыкли. Может быть, даже Изабелла, жена Гусакова, думала, что он – почтовый работник. Она поверхностно улыбалась Никитину. Он тоже вежливо улыбался и всякий раз пытался понять ее возраст: тридцать или шестьдесят.
– Здравствуйте, Валерий Феликсович! – поздоровался Никитин.
– Здравствуйте, Женя, – поздоровался Гусаков, глядя в пустые руки Никитина.
– Извините, пожалуйста… У меня несколько неожиданный вопрос. Разрешите?
– Валяй, неожиданный…
– Валерий Феликсович, вот вы объездили весь мир. Скажите: этот галстук идет к этой рубашке?
– Как корове седло, – откровенно определил Гусаков. – Сюда нужен сплошной.
– Сплошной? – потерянно переспросил Никитин.
– Прошу, – пригласил Гусаков и первым пошел в глубь своей квартиры.
Никитин двинулся следом.
Все стены квартиры были увешаны ключами разнообразных размеров и назначений. Здесь были ключи от амбарного замка и ключи от города Антверпена.
– На свидание? – поинтересовался Гусаков, шагая мимо ключей.
– Да, – сознался Никитин.
– Влюбился? – с завистью спросил Гусаков.
– Вы знаете… она совсем другая, чем все.
– Это всегда вначале так кажется.
– Нет. – Никитин остановился и остановил Гусакова. – Все – это все. А она – это она.