Ничейная земля
Шрифт:
Он не задавал себе таких вопросов и даже над ними не задумывался… Однажды Александр, уже в то время, когда искали предлог, чтобы с ним расправиться, произнес монолог, который каким-то странным образом застрял в памяти Завиши.
«Представь себе событие, какой-нибудь факт, — говорил Александр, — который будет включен во все учебники истории. Цезарь перешел Рубикон, Пилсудский перешел мост Понятовского, генерал Загурский дезертировал. И представь себе, что ты ученый, человек, не подверженный никаким страстям, а ищущий только правду, ничего, кроме правды… Ты собираешь факты и факты, произведение твое разрастается, меняет форму, тонет в огромном количестве материала, ты путешествуешь в бесконечности, такой же непостижимой, как бесконечность пространства, ты дифференцируешь время, и если тебя не испугает то, что ты найдешь, если ты
Может, дело именно в этом? То, что по пути…
Завиша знал, что будут знакомые лица, физиономии лучших его друзей, хорошо известные биографии, честность, верность и солидарность… Но когда через все это прорвешься, когда заглянешь вглубь…
«…Бывает, что человек не перестает быть честным, убивая или становясь изменником, — говаривал Александр. — Человек не меняется, если он совершил преступление в безвыходной ситуации или решился смошенничать, если избежать этого было нельзя…»
Вот именно. Узнать, чего же они не могли избежать. Чего не могли избежать, когда строили независимую Польшу, которую теперь такие люди, как он, Завиша-Поддембский, вынуждены открывать для себя снова… Быть вечными Колумбами — вот судьба поляков, так, кажется, кто-то сказал… Не помню кто…
Он шел к заместителю министра Зиндраму Чепеку. Чепек, один из «молодых», сделал блестящую карьеру в течение последних трех лет; говорили, что его энергии хватит на десятерых, что у него «бульдожья хватка», что не дай бог попасть в его лапы. В полицейских и следственных делах он — серый кардинал. Никакие знакомства, дружба, братство — ничто не имеет для него значения. Он чист! Ну конечно, конечно! Завиша позвонил, и вице-министр тут же назначил ему аудиенцию. Они были знакомы еще по тем временам, когда Чепек только начинал свою карьеру. Молодой многообещающий чиновник министерства юстиции, доброволец 1920 года, влюбился в девушку, работающую в подпольной коммунистической типографии. Он якобы об этом не знал (а может, все же знал?..). Во всяком случае, в его квартире, в его чемодане девушка хранила нелегальную литературу. Следствие по этому делу вел как раз Завиша во времена своей короткой службы в «двойке». Он мог Чепека погубить, но спас, фамилия будущего вице-министра на процессе даже не упоминалась… Только в частном архиве Завиши осталось заявление Чепека, свидетельствующее о его доброй воле и о том, что он ничего не знал, хотя и приводил некоторые детали, малозначительные, но которые были важны для следствия. Так будущий вице-министр реабилитировал себя.
Потом — ни слова на эту тему. Чепек не вспоминал о бывшей невесте, по-видимому, он прекрасно умел вычеркивать из своей памяти факты, не подходящие к простой, логичной биографии, которую время от времени, по случаю наград и продвижения по службе, печатали газеты. Конечно, он не мог забыть Завишу, неохотно мирясь с тем фактом, что бывший ротмистр существует, однако при любом удобном случае демонстрировал свое расположение к нему.
Вот почему Завиша решил склонить Чепека к тому, чтобы тот распорядился провести энергичное и обстоятельное следствие по делу об убийстве Юрыся, и хотя он не верил в результаты, но считал, что будет полезно узнать, в каком направлении пойдет официальное расследование. При этом он не собирался отказываться от собственных поисков. И прежде чем Завиша их начал, он нашел себе помощника. И вот сейчас, когда отставной ротмистр шел по Крулевской улице в сторону Краковского Предместья, вдоль Саского сада, он все еще думал о разговоре с Эдвардом Фидзинским, который неожиданно оказался довольно трудным. Начал моросить дождь, пустые аллеи парка тонули в сероватой мгле; Завиша не любил Саский сад осенью. И дело не в том, что сад был оголенным, безлистным, просто он оказывался просматриваемым, совершенно бесполезным, ненужным здесь, в центре большого города…
Разговор был трудным. Возможно, Завиша не так его начал, возможно, его язык, стиль уже чужды этому поколению, о котором ротмистр знал только то, что независимую Польшу они получили даром и относятся к этому как к чему-то совершенно очевидному, повседневному, не требующему жертв. И к тому же он сомневался, способно ли это поколение на подвиг и борьбу. Если бы Бася не сбежала, вполне вероятно, что у них был бы сын. Вообще-то Завиша хотел иметь ребенка, но она… Действительно ли он хотел? У этого Фидзинского лицо кругленькое, как будто еще не сформировавшееся, глаза бледно-голубые, какие-то никакие и лишь от отца красивые узкие губы. С его отцом Завиша немного дружил. Неплохой был парень, на него можно было положиться, только обиженный на весь мир. Перед ним была большая карьера, а он предпочел журналистское горе мыкать. Говорят, писал воспоминания. Интересно, что стало с ними? Конечно, он Эдварда об этом спрашивать не стал. Завиша знал от Вацлава Яна (хотя информировал его полковник скупо и как бы нехотя, словно усердие бывшего ротмистра его раздражало), что молодой Фидзинский, сын нашего старого коллеги», работал вместе с Юрысем в «Завтра Речи Посполитой» и что он принес Вацлаву Яну заметки, найденные им в столе капитана. Завишу очень интересовали эти записки. Почему Эдвард не передал их полиции? Как случилось, что он нашел их раньше полиции? И конечно же — что в них было? На все вопросы, правда редкие — ну сколько раз можно просить Вацлава Яна об одном и том же? — полковник отвечал, что это был короткий отчет о выполнении заданий, которые он поручал Юрысю, не имеющий, впрочем, никакого отношения к его смерти. Завиша не очень в это верил, но он слишком хорошо знал Вацлава Яна, чтобы настаивать. Известное дело — работать на него было тяжело. (Как будто он действительно делал это для полковника!)
Фидзинского Завиша дома не застал и встретился с ним только в редакции «Завтра Речи Посполитой». Он затащил парня в ближайшее кафе. Эдвард держался недоверчиво и немного испуганно. Завиша начал подготовительную атаку, искал удобную позицию для того, чтобы начать задавать вопросы, хотел придать разговору сердечный и дружеский характер. И ничего не добился. На заявление о том, что он, Завиша, был близким приятелем отца Эдварда, парень огрызнулся: «Я же вас помню». И за все время разговора ни разу не поднял глаз и к тому же демонстративно поглядывал на часы. Поэтому Поддембскому пришлось перейти к делу, он сказал, что действует по поручению Вацлава Яна и что ему нужны подробности, подробности, касающиеся смерти Юрыся…
Ничего интересного Фидзинский не знал. А записка? Эдвард неохотно объяснил, что попросту у них был общий стол, вот и все. Он думал, что это какая-нибудь статья… А поскольку в первой фразе упоминалась фамилия Вацлава Яна, он отнес бумаги полковнику.
— И ты их не читал? — спросил Завиша, он сразу перешел на «ты», и Эдвард воспринял это как должное.
— Не читал, — буркнул тот в ответ.
Завиша не поверил ему.
— А что ты думаешь о Юрысе?
Молодой человек пожал плечами.
— Ничего. Похоже, что он был неплохим человеком, но я слишком мало его знал, чтобы что-то о нем сказать.
— Как ты считаешь: почему его убили?
— Бандиты, наверное.
— А в этот день ему никто в редакцию не звонил?
— Полиция меня уже расспрашивала, а вы ведь не из полиции… Да к тому же я ничего не знаю. Ничего.
Завиша с шумом отхлебнул кофе. Черт побери! Никак ему не добраться до этого парня.
— Я не из полиции, — сказал он. И вдруг нашел тон, который когда-то… — Ладно, иди. Ты мне надоел. Я не люблю жалких трусов.
Эдвард сделал движение, словно хотел встать со стула; лицо его покраснело.
— Что вы от меня хотите?
— Ничего. Хотел. Два коньяка! — крикнул Завиша в пространство. — Хотел, чтобы ты мне помог.
— В чем?
Завиша молчал. Теперь время у него было. Если уж парень сразу не ушел, то теперь не уйдет… Ротмистр играл рюмкой и наблюдал за руками Фидзинского… Крепкие, с короткими пальцами.
— Прости, — пробурчал он. — Не обижайся, что назвал трусом. Но в этом матче ты играть не будешь.
— Почему?
— Потому что матч будет чертовски трудный и опасный. Я хочу знать, почему убили Юрыся.
— Это дело полиции.
— Выпей. Я ведь пойду по другому пути.
— Политика меня не интересует, — сказал Фидзинский.
— А справедливость?
— Не знаю.
— Ну, тогда встретимся, когда будешь знать. — И тут же убрал последнюю свою фразу, как убирают пустую бутылку со стола. — Я думал, что тебя это может заинтересовать хотя бы как журналиста. Видишь, жизнь Юрыся была необыкновенно интересной… Он вытаскивал на свет божий разные тайны, занимался многим: разведкой, контрразведкой, черт знает чем еще… Такие люди редко умирают от бандитского ножа.