Ничейный час
Шрифт:
— Возлюбленные дети мои! Братья и сестры мои! Возрадуйтесь!
Грузная немолодая женщина, словно облитая золотом наряда, прижимала руки к огромной груди, взирая на белого, высокого, похожего на острое копье, Айрима. Женщина была старой. Но ее не убьют Юные. Она Мать всех Детей.
Иште стиснула руку так крепко, что Сиэнде чуть не закричала. Но кричать было нельзя. Потому, что сзади стояли Юные и Белая стража с копьями. А когда они наклоняют копья, люди умирают. Люди все время умирают. И тела их лежат, и никто их не смеет трогать, пока Юные не унесут
— Знайте, что вы избраны! Вам дан этот город, и деревья Садов приносят плоды только для вас. Все, что ни пожелаете, дается вам и будет даваться! Земля щедра к вам!
Сегодня был тот самый день, значит, кто-то будет избран ради скрепления уговора с землей. Земля должна получать не только смерть, но и жизнь. Иште сжалась, как могла, чтобы ее только не заметили. Она знала, что ее время настанет скоро. Она еще помнила белую луну. Все, кто помнил белую луну, умирали. Когда она не сможет рожать — а это будет скоро, поскольку вода и еда и тепло города не для тех, у кого одна тень — тогда она станет пищей для земли. И тогда Сиэнде заберут. И уже она станет рожать Детей, а Дети станут Юными.
Сиэнде помнила, как к ним во двор вбежал какой-то мужчина, бегал, тычась по углам, как собака, рыдая, пытался забиться хоть в какую-то щель. За ним спокойно, деловитым шагом вошли двое Юных и человек в белом с тремя тенями, неторопливо загнали мужчину в угол и выволокли наружу. Иште не оторвалась от шитья, даже тогда, когда мужчина тряс ее за плечи, дергал за юбку и умолял помочь. Его словно никто не видел.
— Гряди, избранник! — провозгласили, наконец, прекрасными, стройными ровными голосами Дети, стоявшие где-то там, у Камня. Значит, сегодня еще не очередь Иште.
Значит, она будет жить по крайней мере еще месяц.
Кто сегодня скрепил уговор с землей, она не знала, да и не хотела знать. Они с Сиэнде шли домой.
На улице прямо у ворот Иште, глядя прямо перед собой, перешагнула через деда. Вокруг головы его уже начала застывать черная лужа. Айне закололи в постели. Но она и так умирала. Жизнь священна в городе — но не успевшие откликнуться на зов подлежали выбраковке. В городе должны жить самые совершенные — даже из людей прошлого, как их называли. Будущее было для Детей и Юных.
За телами пришли вечером, когда над гордом поднялся кровавый коготь луны. Их отдадут земле в Садах, и деревья дадут хлеб, и мясо, и сладости, и одежду, и все, что угодно, и вода потечет вином и медом.
Наутро, когда Иште отворила дверь на улицу, там, как всегда, стояла корзина с едой для нее и Сиэнде. Иште внесла корзину во двор, задвинула засов, и только тогда страх отпустил. Она заплакала. Страх в последнее время стал почти невыносим, Иште не понимала, почему. Наверное, потому, что вдруг вспомнилась старая сказка. О молодом правителе, который не хотел видеть вокруг себя уродства и старости и приказал перебить всех стариков.
"Наверное, они тоже помнили другой цвет луны", — подумала Иште. Она еще помнила, хотя ей было не так много лет. Но она помнила луну, белую луну, и все чаще она вспоминала ее.
А ведь помнящих луну оставалось все меньше. Те человечки, которые так смешно накалывались на пики — почти все они были старше трех, а то и четырех десятков лет. Они выросли в другое время, они не могли привыкнуть. Зачем, зачем они тогда не ушли? Надо было спросить деда и Анье, но они как раз оказались среди тех человечков… Иште встала.
А ведь в этом доме прежде жил кто-то другой. Они переселились сюда, когда хозяев не стало. Или они ушли, или… как те человечки. В городе теперь было много свободных домов. И всем хватало еды. Надо было только пойти и собрать урожай, а он созревал каждый день. Они с Сиэнде через день работали за стенами в Садах.
Сердце бешено запрыгало в груди.
ЗА стенами.
От одной мысли скрутило живот, и тошнота подступила к горлу.
Из города не уходят.
Она вспомнила, как лет семь назад попытался бежать какой-то человек, он был старый, он еще помнил белую луну.
Они не увидели, что случилось с ним там, за деревьями.
Но как он кричал! Как долго, страшно он кричал! Человек не может так кричать, не может кричать так долго!
Иште зажмурила глаза. Ворота открывают только чтобы впустить. Выходят из него только Юные, люди с тенями и Белая стража. Старым можно было служить в страже — они все равно погибнут, пусть принесут пользу. Да и людей с тенями становилось все меньше — они тоже помнили белую луну. Но служили они истово и радостно принимали свою смерть ради Детей и Юных.
На дорогу можно попасть только через главные ворота. Но Сады — вокруг всего города, можно ведь и туда, где нет дорог. Могут и не заметить. Твари ведь не везде? Ведь ее пока никто не заметил в этом городе, а она помнит белую луну. Не заметят, почему должны заметить? Иште знала, что выглядит моложе своих лет, она же никому не скажет, и Сиэнде не скажет. И они спрячутся в свой уголок, и будут жить долго-долго и счастливо.
Если, конечно, в следующий раз ей не выпадет честь…
Это бывало всегда в день благодарности, а день благодарности случался всего раз в месяц. Тогда надо было отдать одного человека — всего одного человечка — за очередной месяц благополучия города. Все равно какого человечка. Можно было даже человечка не из города, любого, какой придет в город… Или Юные пригонят…
…боги, город как тварь, засевшая на дороге, сожрет любого, кто вошел и никого не выпустит…
А когда человечек умрет, своей кровью скрепив договор с землей, настает время чести. Потому, что если одно умерло, должно родиться другое. И тогда Айрим выберет женщину, и даст ей испить напитка с каплей крови человечка, и на ее лице расплывется безмятежная улыбка. А потом Айрим даст ей Юного, и женщина забеременеет, и через тринадцать дней родит. Потому, что Юные могут иметь детей лишь от обычных людей.