Ничейный час
Шрифт:
И женщина умрет в родах. А Дитя станет Юным.
Иште закусила губу. В городе еще было много обычных людей, и они рождали детей. И их забирали. Потому, что дети — для будущего века. Они должны стать Детьми, а потом Юными. У Иште уже забрали двоих…
А скоро настанет время Сиэнде. Ей дадут простого человека, и она будет рожать, пока сможет рожать, а потом, когда она нарожает достаточно, ей дадут Юного. Айрим все пытался добиться, чтобы Юные сами рожали детей. Но Юные женщины были бесплодны. Пока не получалось.
Иште
Тени. Тени. Они были только у некоторых старших. И эти старшие тоже были избранными. В том же недосягаемом кругу, что и Айрим. Ходили слухи, что они не старятся и не умирают, и не умрут никогда.
Иште стиснула зубы. Теней давно уже больше чем людей. А у нее нет лишних теней. И у Сиэнде нет. А в благодарность земле всегда отдавали человека с одной тенью…
Иште закусила губу и закачалась, тихо подвывая.
Послышались тихие шаги. Надо встать, сделать обычное лицо, Сиэнде маленькая, ей не надо думать о таком.
— Иште…
— Да. Еду принесли.
— Я не буду, — прошептала девочка.
— И почему это? — удивленно замурлыкала Иште. Притворяться не очень получилось.
— Я не хочу есть эту еду, — она особенно подчеркнула — "эту". — От нее тени растут.
Иште обняла девочку. Как ей удалось в этом городе вырасти такой, словно бы она помнила белую луну? Иште не знала ее матери, она просто пришла жить в пустой дом, а там уже были были ничейный дед, Анье и эта девочка.
Сиэнде подняла лицо.
— Иште, давай умрем?
— Ты с ума сошла?
— Нас все равно убьют… Давай убежим от них, из снов богов, а? Сны у них очень страшные, Иште, давай умрем?
— Мы не умрем, — стиснула зубы Иште. — Мы убежим. Мы убежим.
"И пусть лучше нас сожрут твари".
Холмы
Люди занимались своими обыденными делами. Люди почти не обращали внимания на возвратившийся отряд короля. Мало ли, какие у государя дела. Он держит власть в Холмах, и слава ему. Холмы стоят и будут стоять, и слава государю.
Они поднялись на верхний уровень, проехали над садами, въехали под арку дворцовых врат. Ринтэ спешился и, не глядя ни на кого, зашагал к себе.
Они ждали его там, в круглой комнате, все три его женщины. Вот чего он желал меньше всего. Они сидели и молчали, глядя на него. Три пары ожидающих, испуганных, отчаянных глаз. Осуждающих глаз. Он остановился перед ними.
"Я устал. Я больше ничего не хочу и не могу".
Женщины смотрели на него.
— Ну? — сказал он. — Обвиняйте. Обвиняйте.
Женщины молчали. Белая Асиль, Ледяной Цветок Холмов. Золотая Сэйдире, Лебединая Госпожа, и темная Нежная Госпожа Диальде. У одной он не сохранил сына, у другой — дочь, а третья по его вине лишилась и мужа, и младшего сына.
— Ну что вы молчите? — крикнул он, чувствуя, как срывается голос, и подламываются колени. Он повалился на пол, закрывая руками лицо. Из его груди вырывался глухой, прерывистый вой, похожий на лай. Король Холмов плакал.
Женщины не плакали. Они обнимали его, они успокаивали его.
— Они вернутся, верь мне, — говорила Сэйдире. — Обязательно!
— Я ничего, ничего не смог сделать…
— И не надо, — говорила Асиль, — это судьба. Так должно быть. Все будет правильно, верь мне!
Нежная госпожа растолкала обеих невесток.
— Идите, — сказала она. — Идите. Мать лучше знает, как утешить сына.
Сэйдире долгим взглядом посмотрела на свекровь, прикусила губу и вышла. Асиль коротко поклонилась и почти выбежала за ней. И разрыдалась. Сэйдире обняла ее. Она не плакала.
— Да что ж ты, — всхлипывала Ледяной Цветок, — за каменная… такая? Твоя дочь… она же… ну что ты молчишь-то?
Сэйдире тихо гладила ее по белым волосам.
— Он плачет. Нежная Госпожа плачет. Ты плачешь. Хоть кто-то должен не плакать.
На другой день о подножья холмов разбилась Мертвая волна.
Майвэ
Майвэ не могла не испытывать невольной гордости за предков, выстроивших эту дорогу. Даже сейчас, после двадцати лет запустения, она была прекрасна и величественна. Широкий и высокий коридор, по которому могли пройти в ряд четыре груженых телеги, заговоренные светильные камни, медленно загоравшиеся впереди и гаснувшие за спиной, полные проточной воды чаши на каждой стоянке и, главное, запасы "конского гороха" в каменных заговоренных коробах. Лошади прежде всего, это понимали все.
Бронзовые высокие двери с каждой стороны были отмечены условными знаками, по которым было понятно, что находится за ними — съезд к руднику, боковая дорога к какому-нибудь холму или выход на поверхность, в мир Дня, к какому-нибудь торжищу.
Первые ночи пути были тяжелыми. Люди почти не разговаривали. Майвэ ощущала себя страшно одинокой. Даже Тэриньяльт, словно чувствуя свою вину перед королем, держался с ней почтительно, не позволяя ничего сверх. "А ведь мы помолвлены, — горестно думала Майвэ. — Или он решил отказаться от меня?" И муторно, и тошно было ей, и хотелось лишь одного — чтобы все скорее кончилось.
На очередной стоянке Тэриньяльт велел Тьяссе подняться наверх. Дверь отворили с трудом — засов приржавел к скобам.
Коней расседлали и устроили в стойле. Для Майвэ, как всегда, расстелили теплые циновки на нарах в закуте. Мужчины не осмеливались спать там же, где дочь короля. Майвэ действительно чувствовала себя мешком. Ее увезут и привезут.
"И правильно. Ты это заслужила, дрянь. Терпи"
Тьясса вернулся к рассвету. Его белое лицо с огромными муравьиными глазами было бесстрастно.