Ницше и нимфы
Шрифт:
Я же стараюсь возвыситься над переживаниями моего скота, изойти кровью, превратить зеленую траву в красную траву моими воздыханиями в постели.
Но воздыхания прерваны Ламой, не допускающей того, что мое разорванное небо вспыхивает молниями и сотрясается громами в то время, как я приятно улыбаюсь тем, кого мне представляют — словно это список кораблей Гомера.
Нет, мнится мне не гроза, а грядущая катастрофа, и я даже не Кассандра, провидящая грядущее в границах маленькой Эллады: речь идет об огромном мире Европы и Азии, для которого губителен бег времени, подкативший смертельным
Эти же слабо мыслящие интеллектуалы, напуганные собственной тенью, воспринимают меня безумцем.
Так им легче катиться в бездну.
И вообще, я уже все сказал, всех предупредил, но никто меня не услышал.
Теперь, увенчанный Свыше обетом молчания, я едва дышу в черной дыре безмолвия, хоть и обставленной мебелью и книгами, обреченными первыми обратиться в летучий прах.
Обет молчания означает, что только открою рот, тотчас же уйду из жизни. Лишь в таком состоянии можно оценить то малое, что осталось самым драгоценным — взгляд, улавливающий солнечную даль, тепло воздуха, смешанное с ароматом плодов фруктового сада.
Я научился не обращать внимания на толпу любопытствующих людей, которых с утра нагоняет Медуза Горгона, выступающая под ликом моей сестры, и они испуганно таращат на меня взгляды, как на какое-то чудовище. Они явно идут на риск лишь для того, чтобы потом хвастаться, что они видели безумного гения во плоти.
Я их жалею, ибо они-то пришиблены от рождения. Их ограниченность слабо отделяет их от животных.
Даже дорогие мои кони, хоть и молчаливы, как я, — живые воплощения вольности и летучести, мудрее их во сто раз. Только их существование мне близко и понятно.
Иногда я ощущаю чей-то пристально уставленный на меня взгляд: это конь, запряженный в экипаж, за окном, не имеющий никакого отношения к тем, кого привез на меня поглазеть, посылает мне привет и поддержку.
Я не просто верую, я знаю: никто до меня не совершал такое неслыханное: одиннадцать лет быть верным обету молчания, когда эхо моих прозрений ширится во всем мире.
Мой девиз — последние слова Гамлета: «Остальное — молчание».
Я не просто верую, я знаю: через сто лет явится тот, в которого вернется моя бессмертная душа, согласно каббалистическому закону Бога, Яхве, и учению Эмпедокла о переселении душ, из которых я вывел постулаты собственной теории вечного возвращения.
Моему потомку, в значительной степени двойнику, передастся без потерь мой, пока еще потерянный гений, который нынешние тупые эскулапы вкупе с университетскими профессорами, истекающими слюной зависти, беспрекословно приписывают обыкновенному сумасшествию.
Мой распорядок дня: с утра натощак повторяю наизусть лучшие из моих стихотворений, неизвестных миру.
После завтрака мысленно обхожу дозором все мои книги, возникающие в памяти одна за другой, по сути, вереницей прожитых лет.
Затем, моя алчная сестрица начнет небольшими стадами впускать носорожье племя туристов. И оно будет толпиться у входных дверей, дальше их сестрица не пускает. И оно будет пожирать глазами «сошедшего с ума гения», в своем уме подсчитывая, насколько это посещение им влетело в копеечку, и заранее предвкушать тот счастливый миг, когда они об этом сногсшибательном событии будут хвастаться таким же, как они, рогатым созданиям.
Я в это время успею сбежать от них, войдя в шкуру странника и отшельника, чтобы прогуляться по счастливым местам и мгновениям, обозначенным горами, лесами, озерами. И по ходу движения будут возникать на деревьях зарубки великих мыслей, оставленные мной через всю ушедшую мою жизнь в пути, чтобы по ним вернуться в обиталище гения.
Вот они, мысли, сравнения, метафоры, играя словами, вьются, как цветные бабочки, взлетающие с диких кустов, и нет необходимости в сачке, чтобы уловить их: они впечатаны в память на весь мой короткий и такой насыщенный мыслями, век.
В эти мгновения высшего сосредоточения мне совершенно все равно, что я не до конца совершенен.
Одно не дает мне покоя: моя преступная неряшливость с посеянными по всем путям моих странствий бумагами, этими клочками моих прозрений, которые понятны лишь мне, и только я знаю, что главное скрыто за их оборванными краями.
Я знаю, моя все крепнущая мировая слава заставит мою сестрицу и ее дружков рыскать в поисках этих клочков, чтобы, соединив их по своему усмотрению и воспользовавшись моей славой и их тупостью и злобой, сделать меня главой их омерзительного движения, провонявшего их пошлым тевтонским духом.
Хотя, какой это дух? Это просто запах отхожих мест, за использование которых моя ушлая сестрица будет брать плату, следуя изречению римского императора Веспасиана, установившего плату за вход в отхожие места, потому что деньги не пахнут.
Затем наступит кромешная тьма ночи, мертвое безмолвие которой сольется с моим молчанием. И только мне дано познать, каких нетопырей они порождают.
Я вскочил среди ночи, пораженный горьким знанием: умерла Мама. Я был плохим сыном, не ценил ее заботы в течение этих семи лет со времени Турина. Во сне длилась моя неприязнь к ней. Она продолжала, как в детстве, навевать на меня ужас. Вместе с моей драгоценной сестрой стали они моими тюремными надзирателями.
И все же страшно видеть собственную мать подобием дыры в деревянном ящике, сброшенном в яму с негашеной известью. Четче четкого я вижу себя на кладбище, среди безмолвно стоящих, подобных вставшим из могил безликим мертвецам, существ, сменивших белые саваны на черное траурное одеяние. Лица их размыты. Лишь лицо сестры ясно различимо.
Затем вижу себя в карете, рядом с сестрой. Оба мы не раскрываем уст.
Неужели нас ничего не связывает, кроме пустых, вызывающих тошноту, детских лет, с нависшей над нами деспотичной, лишенной сердечности, матерью.
О, боги, не верю, что она исчезла, растворилась, разлагается на элементы. Ведь это она разлагала меня до простых химических элементов моего тела. Так что, теперь я имею возможность собрать свои бренные останки в нечто новое, относительно свободное?
Или уже поздно? И эта вторая Нимфа не даст мне отдыха. Ей я нужен в разложенном на элементы виде, чтобы она могла меня собрать по собственному усмотрению.