Шрифт:
Едва заметная тропинка спускалась по заросшему сочной зеленой травой косогору к глубокому оврагу, и он постоянно тормозил педалями, чтобы, не дай Бог, велосипед не занесло на обильной утренней росе. В низине запутались среди кустов клочья тумана, и солнца еще не было видно за близким лесом. Даже птицы еще не проснулись, и свежее июньское утро было тихим и безмятежным – лишь шуршали колеса и поскрипывало разболтанное седло – но для рыбалки было самое время. Метров двести с лишним вдоль оврага, потом опять под горку – и вот она, невзрачная
Он проехал уже две трети пути вдоль оврага, когда где-то в стороне, позади, послышался какой-то шум, похожий на громкий вздох. Он остановил велосипед, уперся ногой, обутой в высокий резиновый сапог, в потрескавшуюся землю тропинки, и недоуменно обернулся. С противоположного бока оврага сполз на каменистое дно огромный пласт, обнажив темный провал какой-то подземной полости. И там, в глубине, размеренно мигал красный огонек.
Конечно, можно было просто нажать на педали и катить себе дальше, но любопытство – в крови у людей, еще от Евы, праматери рода человеческого. Оставив велосипед с удочкой, привязанной к раме, и рюкзаком, притороченным к багажнику, он, найдя подходящее место, спустился в овраг, основательно извозив в глине ветровку, и вскарабкался по осевшему пласту к проему с загадочным огоньком. Было ему немного не по себе… да что там не по себе – страшновато ему было, и он два-три раза взглянул на далекий косогор, но никого там не увидел. Да и кого там можно было увидеть? Старухи и старики, доживающие свой век в запустевшей деревушке, не бегают взапуски ни свет ни заря по косогору. Это только он, приезжий, и не разменявший еще четвертый десяток…
Проделав ножом ступени в податливом грунте, он забрался в проем и включил карманный фонарик (все было при нем: и фонарик, и спички, и лейкопластырь…). И направил свет прямо на красную мигалку. Стоял там, в глубине, какой-то невысокий столбик, стеклянно поблескивая, и округлая верхушка столбика то наливалась огнем, то потухала – словно непонятно для кого работал забытый светофор.
Но он тут же перестал думать об этом подземном светофоре. Потому что разглядел, ЧТО лежит на бугристом глиняном полу. Там лежали скелеты, человеческие скелеты. Много скелетов…
Первой его мыслью было немедленно убраться отсюда, но сразу же пришла и другая мысль. Он подумал о бушевавшей тут полвека назад войне: это случайно открывшееся подземелье могло быть связано с той жестокой войной, на которой погиб и его дед. Оглянувшись на набирающий силу утренний свет, он медленно двинулся вперед, стараясь производить как можно меньше шума. Ветровка шуршала, и это шуршание казалось кощунственно громким – хотя кого оно могло потревожить здесь, в этом неожиданно обнаруженном некрополе?..
Бок о бок лежащие скелеты концентрическими окружностями расходились от стекловидного столбика с мигающей верхушкой. Желтели кости, черными провалами глазниц слепо таращились в низкий сводчатый потолок черепа, то тут, то там виднелись возле них пучки волос… Кто-то когда-то старательно и аккуратно разложил здесь трупы, каждый труп – на спине, с вытянутыми вдоль туловища руками… Зачем? Какой жуткий ритуал вершился в этом подземелье, в километре от захудалой, неотвратимо угасающей деревушки?
Он, застыв на месте, водил фонариком направо и налево, и его бил озноб. В световом луче тускло переливались золотые коронки зубов, кольца, сережки, цепочки…
Фонарик дрогнул в его руке, и нездешним холодом обдало сердце, словно бросили его в крещенскую студеную иордань. Сделав несколько нетвердых шагов, едва не натыкаясь на бочкообразные решетки грудных клеток, жуткие бабочки тазовых костей, фаланги пальцев, похожие на боевые перчатки рыцарей, он замер перед одним из остовов. Деревянно наклонился на негнущихся ногах и поднял покрытый пылью женский браслет. Серебряный браслет, испещренный причудливой вязью черни. Повернул – и прочитал на его внутренней стороне знакомую надпись. И словно прирос к полу…
Этот браслет всего неделю назад демонстрировала соседка его тетки, пришедшая, приукрасившись, на вечеринку по случаю его приезда. «На свадьбу мне мой Коля подарил, – говорила она, разрумянившись от забористого самогона, – царствие ему небесное. Сорок семь годочков назад. Вот, видишь, и надпись мастеру заказал, в райцентре: «Любимой Зиночке от Николая». Все честь по чести…»
«Любимой Зиночке от Николая» – впиваясь взглядом в каждую букву, еще раз прочитал он – и его онемевшие пальцы разжались. Браслет упал с глухим стуком и остался лежать возле берцовой кости.
Это не могло быть захоронением времен войны. Потому что на браслете стояла дата: «20.10.55». Но теткину соседку – бабу Зину – он видел только вчера вечером, несомненно, живой; она копалась в огороде. Тогда каким образом попал сюда ее свадебный подарок? Или это браслет-двойник?..
Мысли его путались, он растерянно шарил глазами вокруг – внутри у него все тряслось, только сердце, скованное нездешним холодом, билось все медленнее, каждый раз словно проваливаясь в бездну. И вздрогнул, увидев два костыля возле распростертого поодаль скелета; пустота была на месте костей стопы и голени, и отсутствовала отпиленная пилой хирурга часть берцовой кости…
«Нехорошее у нас место, – говорила ему на той же вечеринке другая подруга его тетки, осторожно пережевывая нехитрую закуску беззубым впалым ртом. – В прошлом году дед Литвинов, одноногий, уковылял куда-то на костылях – и пропал. Милиция поискала да плюнула. А до того, в девяносто шестом, племянница ветеринаршина как в воду канула, восемь лет девчушке…»
Он посветил вокруг – хотя видно было уже и без фонаря – и обнаружил поодаль маленький скелет. Красные отблески раз за разом с неуклонной размеренностью ложились на тонкие кости.
Ничего уже не соображая, механически передвигая ноги, он направился к стекловидному столбику – центру костяных колец, то ли посылающему куда-то неведомые импульсы, то ли принимающего их невесть откуда…
И вновь замер. Ниточка, удерживающая сердце на месте, оборвалась – и сердце кануло в унылую вечную безвозвратность.
Ничего не шевельнулось в его душе, когда он взял в руки часы с полуистлевшим знакомым ремешком. С какой-то болезненной настойчивостью он вглядывался в распростертые у его ног кости. Потом поднес часы близко к лицу, словно вдруг стал плохо видеть.