Нигде
Шрифт:
Кризис среднего возраста подкрался внезапно, возник из ниоткуда, его ждали лет в сорок пять, он появился в тридцать восемь. И апогеем этого момент стала Эмма. Если раньше он боялся признаться самому себе, что его не устраивают те или иные аспекты собственной жизни, то сейчас правда рухнула на голову огромным снежным комом. Он прозрел в одночасье. Понял, что необходимы перемены, жизнь должна быть разбавлена разнообразием. Сейчас или никогда. Вот она, Эмма, стоит совсем рядом и он читает в её глазах желание и страсть, и видит то, чего давно не видел в глазах Лорки. Его
– Здесь недалеко есть маленькая кафешка, – проворковала Эмма. – Если хочешь, можем съездить, выпьем горячий кофе с круасанами. А потом тебя ждет сюрприз.
– Неужели? – Герман краем глаза заметил подошедшую к статуе Зевса Анну Марковну.
– Тебе понравится, – Эмма опять тряхнула головой, опять «подожгла» огненно-рыжий факел волос и тоже заметила Анну Марковну. – За нами следят, – прошептала она одними губами.
– Вижу.
– Тогда расходимся. Девочки налево, мальчики направо. Встретимся через час у ворот.
Герман смотрел ей вслед. Как же красиво она шла. Не шла, а плыла, призывно качая округлыми бедрами. Он, наверное, простоял бы у фонтана и дольше, если бы высокий голос Анны Марковны не вернул его к действительности.
– Силы небесные! Герман, один итальянский мудрец умер в момент созерцания. Надеюсь, вы не собираетесь последовать его примеру? О чём вы так сосредоточенно размышляете? Только не говорите, что о смысле жизни. Не поверю.
– И вам доброго утра, Анна Марковна.
– Я бы сказала, доброго дня. Утро давно закончилось. А-а, – протянула она, слегка дернув подбородком. – Вы, должно быть, недавно встали? Всё хочу спросить, как вам здесь спится, Герман?
– Не жалуюсь.
– Ну да, – Анна Марковна посмотрела на лестницу, по которой минуту назад поднималась Эмма. – Воздух здесь особенный, помните, я уже говорила вам об этом? А что, вы успели познакомиться с этой женщиной? – резко перескочила на другую тему Анна Марковна. – Я имею в виду… Эллу?
– Её зовут Эмма, – чуть раздосадовано ответил Герман.
– Элла или Эмма, меня это абсолютно не волнует. Терпеть не могу таких кукол! – заметив на себе осуждающий взгляд Германа, Анна Марковна нехотя добавила: – В моё время молодые женщины не одевались так откровенно. В женщине должна быть тайна, да-да, тайна, та самая пресловутая изюминка. Пусть банально, но это правда. Те, которые выставляют все напоказ, лишены тайны. Их же неинтересно разгадывать, Герман, там всё давно разгадано, к гадалкам не ходи.
– Не все настолько проницательны, Анна Марковна.
– Сочту за комплимент, сделаю вид, что не заметила тонкой иронии. А если серьезно, молодые люди со вкусом перевелись, сейчас модно любить тела. И чем меньше на телах одежды, тем лучше. Между прочим, вы как писатель, а, следовательно, человек глубокомыслящий, знаете об этом не хуже меня.
– По-моему, вы несправедливы к молодым женщинам.
– Знаете, Герман, очевидно, вы не так уж глубоко и мыслите. Я никогда не относилась к людям предвзято, а тем более никогда не завидовала молодым. Вы ведь зависть имели в виду? Зависть – удел тех, кто стоит на ступени ниже. Она, – Анна Марковна кивнула в сторону крыльца, – выше меня стоять не может, у неё другой статус.
…Через час они ехали на машине вдоль раскинувшихся по обе стороны пустынной дороги полей, заросших голубыми цветами вперемешку с настырным тысячелистником и ромашкой. Ветер гнул высокую траву, и поле превращалось в сине-желто-белое море, чьи волны, налетая друг на друга, создавали ощущение бесконечного простора и легкости.
Эмма сидела на переднем сидении, смотрела вперёд, размышляя о чём-то малопривлекательном. Время от времени, когда он бросал быстрые взгляды в её сторону, лишний раз убеждаясь, что в этой женщине прекрасно абсолютно всё, она едва заметно хмурила лоб. Ему нравился её профиль: точеный нос, правильной формы губы, невероятно длинные ресницы, – и даже сосредоточенность с которой Эмма сидела практически не шевелясь, и хмурила лоб, вызывала в нём исключительно положительные эмоции.
Эмма не слукавила, кафе действительно оказалось уютным. А когда они прошли в небольшое оформленное в стиле пятидесятых годов помещение с круглыми столиками, покрытыми бордовыми скатертями, у Германа возникло ощущения дежа-вю. Вроде где-то он уже видел такое кафе, сидел за одним из круглых столиков, пил кофе и разговаривал с красивой женщиной.
Пока они усаживались за крайний столик у окна, память выдала правильный ответ. В точности такое же кафе он описал в своем четвертом романе. Однако, какое неожиданное совпадение.
Вскоре они сделали заказ: кофе, круасаны, сырные булочки и апельсиновый сок.
Чуть погодя Герман поинтересовался семейным положением Эммы.
Прежде чем ответить, она долго молчала, затем развязно и небрежно ответила вопросом на вопрос:
– А разве это важно?
– Для меня да, – он скомкал в руках салфетку, потянувшись за круасаном.
– Мы же не дети, правда? – осторожно, но в тоже время твердо спросила Эмма. – У каждого из нас своя жизнь, свои проблемы, своё прошлое и настоящее.
– По-моему, ты уходишь от ответа.
– Да нет, – она махнула рукой и быстро провела указательным пальцем по ободку фарфоровой чашки. – Только зачем ты интересуешься моим семейным статусом, что это изменит?
– Хочу узнать тебя получше, – полушутя полусерьезно сказал Герман.
– Мне казалось, прошлой ночью я открыла тебе все свои тайны.
– Это были не те тайны, – улыбнулся он краешком губ. – Расскажи о себе.
– Родилась, живу и когда-нибудь умру. Это вкратце.
– Мрачноватая биография.
– Ты считаешь, – засмеялась Эмма. – Знаешь, я не люблю рассказывать о себе, наверное, не умею, из меня плохая рассказчица.
– Обещаю, буду стоически держаться, если ты начнешь заикаться, путать имена и даты.
– Ладно, я готова отчитаться, – она равнодушно пожала плечами, посмотрев на него ироничным взглядом. – Значит, воспитывал меня отец, мать свою я не помню, она сбежала от нас вскоре после моего рождения. Жили мы в деревне, откуда я сбежала при первой же возможности.
– Сбежала куда?