Нигредо
Шрифт:
— Оставь! — все смазалось — вазы, свечи, перья, сюртуки, мундиры, лица. — Кто это сказал?
— Да есть ли дело? — пожал плечами рассказчик. — А, впрочем, это был герр Бауэр.
— Бауэр… — повторил Генрих, перекатывая имя на языке. Один из прихвостней Дьюлы, мошенник и казнокрад. — Не тот ли, что недавно вернулся с курорта, где безуспешно лечил сифилис?
Кто-то сдавленно хихикнул. Генриха трясло, к мешанине запахов примешивался новый — запах горелой древесины. Просто очередная иллюзия, вызванная нервозом и гневом.
— Забудь, прошу! Вот, обними меня! Целуй!
И сама тянула жадно-гибкие руки, бесстыдно льнула, пьяно дышала в губы.
— Он ответит за клевету, — сказал Генрих. — Они все.
— Да, мой золотой мальчик. Да, — шептала она, целуя его в подбородок, щеки, лоб. — Скажешь — казнишь. Захочешь — подаришь жизнь. Но теперь забудь и веселись! Эта ночь твоя, не так ли обычно говоришь? Вот, хочешь, спою тебе?
— Спой, Марци! — выкрикнул кто-то из мутной пелены.
— Давно не видел тебя, Марцелла! — вторили ему. — Порадуй!
— Спой!
— Одну песню! Эй!
Ее глаза блестели, тревожно заглядывали в темную душу любовника, искали хоть проблеск света и… находили ли?
— Спой, — хрипло повторил и Генрих, проводя ладонью по копне ее волос, оглаживая щеку и чувствуя, как Марцелла деревенеет от его прикосновения. Больше двух лет вместе, а все не привыкнет. Да и можно ли привыкнуть к чудовищу?
Он опустил руку и отступил. Марцелла вскинула подбородок: ее улыбка — жгучая, гордая, блеснула лунным серпом.
Виолончель вступила медленно, тягуче.
— Темные ночи летят,
Город укроют вуалью, — затянула Марцелла. Ее глубокий голос потек сквозь залу, следом за дымом свечей и сигар.
Генрих снова принял бокал, уже не считая, какой по счету. Не думая, кто вызовет экипаж и вызовет ли вообще. Аккорды звучали увереннее, плач скрипок сменился удалым напевом:
— Зачем было влюбляться,
Зачем было любить?
Не думал ты жениться,
Не стоило губить!
Марцелла отплясывала, вздымая пену кружевных юбок. Давно скинула туфли и барабанила голыми пятками по гулкой сцене, прихлопывая с каждым словом:
— Высокого роста,
Богатого рода.
Обманул, заговорил,
А сам другую полюбил!
— За любовь! — вскричали гости, перебивая друг друга.
Из бутылок полетели пробки. Игристое хлынуло пенным потоком, обливая визжащих шлюх, сцену, танцующую Марцеллу — она не смотрела ни на кого, только на него, на Генриха. Черные глаза горели как угли.
— Ваше высочество! — кто-то тихонько подкрался и тронул за рукав.
Генрих обернулся.
— Я полагал, — сухо произнес он, — что салон фрау Хаузер одно из немногих мест, где мои приказы хоть что-то значат.
Девица в переднике, глуповато хихикнув, приложила палец к губам.
— Тсс! Вот я глупышка! Не говорите фрау Хаузер, что я опять назвала вас «высочеством», ваше высочество… то есть, герр
— Феликс, — раздраженно оборвал Генрих. — Сегодня только так.
Девица округлила напомаженные губы:
— О-о! Слушаюсь, ваше выс… герр Феликс. Там о вас спрашивают.
И указала алым ноготком на дверь.
Блики огней жемчужными горошинами катились по паркету, от света и дыма щипало глаза, и Генрих сощурился, пытаясь разглядеть темную фигуру в низко надвинутом на лоб картузе. Лица не разглядеть, руки как на шарнирах — то ныряют в карманы пиджака, то прячутся за спину, то безвольно падают вдоль тела и нервно теребят дешевую ткань подвернутых брючек.
Если и шпион, то совсем еще зеленый. Ему ли распутать сложный след, проложенный Генрихом во тьме и грязи Авьенских ночей? От кованых ворот Ротбурга через Карлплац, к ратуше, а оттуда кругом на набережную Данара, и дальше, по Хауптштрассе, меняя экипажи и пальто — прямо в карете, — плутая по закопченным переулкам, заскакивая в каждое питейное заведение, что попадались на пути, и прикладываясь к рюмкам, как к святым мощам, чтобы потом, сделав крюк, выскочить на Шмерценгассе, к маняще-алой двери, где его уже ждали. Как и в прошлую ночь. Как во много ночей до этой.
Но не всегда приходилось таиться, и не всегда стряхивать хвост.
Только если во внутреннем кармане прятались кое-какие бумаги, туго-натуго перемотанные бечевкой.
На миг Генрих перестал дышать, а только слышал раскатистый и дробный перестук босых ног танцовщицы. Потом воркующий голос девицы произнес:
— Говорит, от герра Фехера.
Генрих выдохнул и рассеянно ответил:
— Так что же стоит? Приглашай.
И сам отступил в полумрак приватной кабинки, за алую волну плюшевых портьер.
Полог отрезал его от всего мира, приглушил звуки и цвета. Свечи отбросили на обои дрожащее зарево и подсветили угловатую фигуру незнакомца.
— Вы захватили вина? — спросил Генрих, пытаясь сфокусировать взгляд, но все равно видел лишь прыгающие световые пятна.
— В… вина? — голос молодой, робкий. Вряд ли шпион: люди начальника тайной полиции хорошо обучены, они не станут мяться у дивана, прячась в тени и не зная, куда девать руки.
— Лили, два бокала! — крикнул в темноту Генрих.
Портьера снова качнулась, впорхнула расторопная служанка, будто случайно толкнув незнакомца обнаженным бедром. Незнакомец отпрянул, чем вызвал у Генриха слабую улыбку.
— Садитесь, — он кивком указал на диван и вытряхнул на ладонь сигару. — Чем обязан, герр…
— Зорев, — поспешно представился незнакомец, пытаясь не думать, узнал ли его незнакомец или только подыгрывает, как принято в салоне фрау Хаузер. — Я от Имре Фехера. Вот…
Он перегнулся через стол и разжал кулак: на ладони лежала косичка, сплетенная из зеленых и красных ниток — цветов княжества Турулского.