Нигредо

Ершова Елена

Фриду как ветром сдуло. Какое-то время Марго сидела недвижно, прислушиваясь к поспешным шагам служанки. Дождалась, когда хлопнет дверь, вздохнула и снова окунула в чернила перо. Рука не дрогнула, бросая на бумагу решительные слова:

«Ваше преосвященство! Пишу Вам срочное донесение! Дело в том, что…»

Она не запнулась ни разу, скрепила бумагу печатью фон Штейгеров и стала поспешно собираться.

Собор Святого Петера, Петерсплатц

Кафедральный собор святого Петера виден практически из любой части Авьена. Над

сферой с Холь-птицей, венчающей шпиль южной башни, пылало августовское солнце. Молчал гигантский Пуммерин: его звон ежегодно разносился над Авьеном в канун Рождества, и раз в столетие глубокий и звучный голос колокола вещал о свершении великого ритуала рубедо. Марго хотелось надеяться, что никогда не услышит его.

Она успела к Sursum corda[1] и, пряча лицо под шляпкой, присела на крайний ряд.

— Dominus vobiscum! — зычный голос епископа дрожал и перекатывался под сводами, и прихожане вторили:

— Et cum spiritu tuo.

— Sursum corda!

— Habemus ad Dominum.

— Gratias agamus Domino Deo nostro!

— Dignum et iustum est![2]

Вознесем сердца и возблагодарим Господа достойно и справедливо…

А у Марго сердце едва не выпрыгивало из груди, сквозь корсетную броню и письмо, зажатое в ладони. Было темно и душно. Над головами сгущался пропитанный ладаном туман. И силуэт епископа — темный, стремящийся вверх, точно свечной дым, — казался принадлежащим какому-то иному, нечеловеческому миру. От этого вся решимость Марго таяла и растворялась в песнопении Sanctus.

«Решила, что дразнить тигра в его же клетке — хорошая идея?» — не преминул подколоть фон Штейгер.

Марго вздрогнула и коснулась кончиком языка пересохших губ: на какой-то миг показалось, она еще чувствует пряность вина и его — Спасителя, — дыхание. Сглотнула, прогоняя наваждение.

Во всем виноват ладан.

Грохочущее «Gloria in excelsis Deo![3]»

Рельефные изображения святых, скульптуры Богоматери и фрески с изображением самого Спасителя — Генриха Первого, добровольно взошедшего на костер и принимающего благословение из рук сидящего на облаке Иисуса.

Преемственность Божественной воли.

Страшная легенда, ставшая явью.

— Примите и вкусите от него все: ибо это есть тело мое, которое за вас будет предано!

Обряд перешел в евхаристию[4].

Марго оставалась на месте, из-под полуприкрытых век наблюдая за вереницей прихожан. Она не видела лиц, не различала знакомых и незнакомцев — темные туалеты, вуали и шляпки, сюртуки и трости сливались в сплошное аморфное пятно.

Фигурки из механической шкатулки.

— Это есть чаша крови моей, которая за вас и за многих прольется во отпущение грехов…

Какие жуткие слова!

Скоро они обретут буквальный смысл, и тот, кто еще недавно приветливо махал своему народу со ступеней собора, будет перемолот в прах. И тело его, и кровь обратятся в напиток. Кто его вкусит — обретет бессмертие.

За мельтешением спин Марго не заметила, как опустела кафедра.

Прихожане покидали собор, между рядами сновали мальчики в белых литургических облачениях — настоящие маленькие

хористы, а не те коновалы с огромными ручищами, что нанесли ночной визит в особняк на Лангерштрассе.

Марго встрепенулась, растерянно оглянулась влево, вправо, нахмурилась, вновь встретившись с сияющими глазами Спасителя, в его руках горел неугасимый огонь.

— Вы не явились на причастие.

Вздрогнув, Марго подняла глаза на епископа — его преосвященство стоял в проходе, заложив руки за спину и словно переломившись надвое. Его темные глаза с птичьим любопытством наблюдали за баронессой.

— Я пришла, — слабо произнесла она. — Ждала, пока окончится месса.

Епископ так же по-птичьи склонил голову. Потом выпрямился и, не говоря ни слова, махнул рукавом в сторону мальчишек — те сразу прыснули в стороны.

— Вы не хотите искупления грехов?

— Зачем, если собираюсь согрешить снова?

— Похвальная честность, — улыбнулся епископ. — Вижу, баронесса, вы придерживаетесь мнения, что грех — необходимый этап для спасения, ведь без греха нет и покаяния.

— Не думала в таком ключе, ваше преосвященство.

— Так подумайте. И над моим предложением тоже.

— Я приняла его, — выдавила Марго. — Мы встречались с его высочеством в Пратере и…

— Знаю, — вкрадчивый голос епископа взрезал голову, точно ножом. — Мне доложили.

— Конечно, — сказала Марго и дотронулась пальцами до нижней губы. — Конечно… Тогда вы знаете…

— Я знаю все, баронесса. За исключением некоторых деталей. Но рассчитываю, вы расскажете о них.

— Я написала все тут, — Марго показала конверт. — Епископ протянул тонкую руку, и она отдернула свою. — Нет, нет! Подождите! Прежде я хотела бы получить кое-что взамен…

— Вы торгуетесь? — Дьюла приподнял острую бровь. — Вспомните Новый завет, баронесса. Иисус изгнал торговцев из храма и сказал: дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников.

— Я не торгуюсь! — поспешно перебила Марго. — Совсем не торгуюсь, я просто хотела получить гарантии.

— Вы усомнились в честности Господа, баронесса?

— Вы — не Бог.

— Но говорю от Его имени и в Его доме.

— Тогда обещайте, что принесете мне бумаги покойного мужа! — выпалила на одном дыхании Марго. И, смело глянув в лицо Дьюле, добавила: — Все долговые расписки, закладные на имущество, все, что может рассказать о его причастности к ложе «Рубедо»!

Выговорила и умолкла.

Епископ молчал, буравя ее пуговичным взглядом.

Свечи мерцали, по воздуху стлался дым.

— Вы маленькая грязная торговка, — сказал, наконец, епископ, и в его голосе почудились язвительные нотки старика фон Штейгера. — Я не удивлен, что вы шантажировали половину Авьена.

— На этот раз мои методы далеки от шантажа, — парировала Марго, обмахиваясь письмом, как веером. — Я всего лишь несчастная женщина, которая искренна с вами и целиком зависима от вас, ваше преосвященство. К тому же, муж всегда говорил мне платить по счетам, но прежде хорошенько перечитать их — вдруг где-то вкралась ошибка?