Никаких обещаний
Шрифт:
— Или что-то в этом роде.
— Противоположности.
— Со всех точек зрения.
— Если бы мы часто встречались, мы бы стали действовать друг другу на нервы.
— Возможно, — Эрик знал, что уже сейчас Эшли как-то странно воздействует на его нервную систему.
Никогда в жизни он не чувствовал себя более уязвимым, никогда его ощущения не были так остры — как у тигра, обхаживающего тигрицу и от страстного желания опасающегося сделать неверный шаг.
По тому, как она облизывала часто пересыхающие губы, глядя на его рот, внезапно затем
Эшли притягивала его. Эрик не ожидал, что найдет в Анн-Арборе женщину, которая так его заинтересует. Он и не искал. И вот теперь, встретив Эшли, Эрик понимал, что никогда не простит себе, если оставит ее, не попытавшись понять, насколько сильно она его интересует. Он осознавал, что ему будет нелегко с ней, но терпения ему было не занимать, и он был при этом уверен, что увлек ее не меньше, чем она его. Он обязательно должен найти время, чтобы углубить их взаимное влечение до той степени, когда Эшли перестанет ему сопротивляться.
Она в отчаянии вглядывалась в дальний конец прохода. Эшли понимала, что, если их беседа продлится еще немного, она обязательно снова скажет какую-нибудь глупость. Единственное, что ей следовало сейчас сделать, — это сбежать от Эрика. И как можно дальше.
— Я, наверное, пойду, — сказала Эшли, подталкивая свою тележку. — Еще раз спасибо.
— Не за что.
— Увидимся.
— Увидимся, — повторил Эрик.
Эшли не оглядывалась, пока не дошла до конца прохода, но перед тем как повернуть, оглянулась.
Его не было. Проход был пуст. Стоящий в проходе человек в черном остался только в ее воспоминании.
Эшли вздохнула, внезапно почувствовав себя очень одинокой и опустошенной. Быстрыми шагами она покинула супермаркет.
Возвратившись домой и уже наполовину разложив свои покупки по шкафам и холодильным камерам, она услышала — Эрик пришел к себе.
И только на следующее утро Эшли поняла, что забыла купить арахисовое масло, хлеб и молоко.
В течение следующего месяца они с Эриком изредка встречались: дважды в коридоре, один раз в прачечном отсеке подвала. Каждый раз они обменивались несколькими словами: «Привет!» — «Как поживаете?» — «Деревья прекрасны нынешней осенью, не правда ли?» И все…
Эшли любила и ненавидела мгновения встреч. В течение многих последующих дней она припоминала каждое слово, произнесенное им, и то, как он выглядел и как смотрел на нее. Она подолгу размышляла, заметил ли он, как розовеют ее щеки всякий раз при встрече, почувствовал ли, что у нее дрожат ноги и все внутри сжимается. Ее ощущения были ощущениями по уши влюбленной девочки-подростка, и это не могло не тревожить.
Но Эшли чувствовала себя более энергичной и деятельной, чем когда-либо раньше, может быть, даже на протяжении всей жизни.
В конце октября в «Анн-Арбор Ньюз» была опубликована статья, в которой сообщалось об открытии в городе
В газете, помимо статьи, она обнаружила фотографию, на которой Эрик, как обычно, был одет во все черное. Он выглядел столь же сексуально и таинственно, как всегда, и, зная, что поступает глупо, Эшли все-таки вырезала из газеты фотографию и спрятала ее.
Два дня спустя у своей двери она нашла приглашение на церемонию открытия додзо. Эшли предположила, что такие же приглашения получили и другие обитатели дома, и все же, разглядывая приглашение, она предпочла думать, что это обращенная к ней личная просьба Эрика прийти. Некоторое время она раздумывала, стоит ли идти, как вдруг позвонил отец.
— У твоей матери был приступ, — сказал он.
— Она что-нибудь пыталась с собой сделать?
— Она говорила об этом, и мне пришлось отправить ее в больницу.
— Мне приехать?
— Нет. Я просто подумал, что тебе следует об этом знать.
— Мама в Свит-Хейвен?
— Да.
— Я пошлю ей открытку.
— Да-да, обязательно.
Он вздохнул, и она ощутила тот груз, который отец нес все эти годы. Это казалось таким несправедливым, и у нее, как обычно, защемило сердце. У отца никогда не хватало времени для дочери, и однажды у Эшли промелькнула мысль: отец жалеет, что у него вообще есть дочь. Но Эшли понимала отца. Из-за нее не сбылись его мечты. Ни одна из них. Из-за нее у него на руках оставалась жена, большую часть времени проводившая в лечебницах.
— Меня могут перевести в Чикаго, — сказала она, хотя еще несколько минут назад собиралась приберечь радостную новость до Дня Благодарения.
Его голос зазвучал взволнованно, казалось, он действительно радовался за дочь, задавая ей разные вопросы и проявляя очевидную заинтересованность. После того как Эшли повесила трубку, у нее пробудилось гложущее чувство вины: она даже не попыталась изобразить хотя бы притворное сожаление по поводу положения матери! Но что она могла сказать? Эшли давно отбросила всякие надежды, что когда-нибудь матери станет лучше. Пребывание в больницах сделалось образом ее жизни, психотерапия и лекарства иногда ненадолго помогали, но не способны были вылечить. Мать пробудет в больнице неделю, может быть, дольше, но в любом случае достаточно долго, чтобы измотать отца эмоционально и в финансовом отношении.
Если посчастливится, подумала Эшли, на нынешний День Благодарения мать будет на подъеме, и если действительно у Эвелин Келер будет эмоциональный подъем, она, возможно, даже обрадуется, увидев дочь. Но Эшли в этом очень сомневалась. Единственным, кого хотела видеть Эвелин Келер, был ее сын, ее любимый Джек.
— Его нет, мама, — прошептала Эшли в пустоту, затем взглянула на телефон и улыбнулась.
Она не могла помочь матери, но скоро сможет помочь отцу в исполнении давней мечты.