Никарета: святилище любви
Шрифт:
Лед привозили с горных вершин, а потом держали его в ямах или пещерах, выложенных соломой и деревом. Так он мог лежать месяцами! Для сохранения молока Драконт обычно возил с собой на галере большой деревянный ларь со льдом.
Мавсаний осторожно, по капле, вливал целебную смесь в рот девушки, заботливо поддерживая ее голову, и вспоминал свой сон.
Минувшей ночью привиделось ему, будто на галере – прямо на палубе! – распустился удивительный цветок с разноцветными лепестками. Откуда он там взялся, никто не знал. Цветок напоминал радугу, и все любовались им, особенно сильно был очарован господин, а Мавсаний – единственный из всех! – совершенно
А что было дальше, Мавсаний не помнил. Как будто туманом память затянуло! Так ведь довольно часто бывает: чем сильнее стараешься вспомнить сон, тем больше забываешь.
Хотя что там могло случиться? Конечно, змея его укусила – и он умер.
Пусть и во сне, однако хуже такого сна трудно себе вообразить!
Конечно, утренние заботы заставили Мавсания позабыть ночное видение, но сейчас оно вспомнилось, потому что сон начал сбываться! Вон он, цветок, который внезапно распустился на палубе! И господин им очарован…
Что же будет дальше?!
Мавсаний очень хотел бы подлить в молоко, которое плескалось в чаше, яду… И никогда в жизни он ни о чем так не жалел, как о том, что остановил господина, когда тот хотел овладеть этой едва живой девкой.
Для них для всех было бы лучше, если бы она умерла!
Мавсаний не знал почему, но не сомневался в этом, и сердце его горело от ненависти к ней и от страха за обожаемого господина.
Троада
Услышав восторженный крик Никареты, все уставились на просто одетого юношу, застывшего в толпе гостей.
– Какой же это Скамандр? – хмыкнул стоящий рядом с ним плечистый мужчина с сильными руками. – Его зовут Аргирос! Он пришел со мной из Беотии, это мой подручный, ученик. Я ваятель – высекаю статуи из камня – и хотел насладиться в Троаде зрелищем останков древних храмов, которые некогда были славны изображениями богов. Я, видите ли, в своем творчестве пытаюсь следовать старым образцам…
Похоже, этот беотиец очень любил поговорить, но сейчас его речи мало кого занимали.
– Что ты сказала? – не слушая его и люто глядя на Никарету, взревел Влазис, который, даром что был косноязычен, соображал очень быстро. Пока прочие еще только пытались понять, в чем вообще дело, он уже смекнул, что к чему. – Ты отдала свою девственность этому мужчине?! Ты с ним переспала?!
Услышав его возмущенный крик, Скамандр воровато огляделся – и вдруг ринулся бежать так стремительно, что через миг скрылся из виду.
– Держите его! – завопил Влазис, да где там! Юноши и след простыл!
– Нет, Скамандру до него далеко! – снова хмыкнул ваятель. – Ваш Скамандр еле ползет по своему руслу, словно дряхлый старикашка, а Аргироса и верхом не догонишь!
Вокруг захохотали. Собравшиеся явно забавлялись неожиданным поворотом дела.
Только жениху с невестой и их родне было не до смеха.
– Да нет, этого не может быть! – воскликнула мать Никареты, глядя на дочь так, словно увидела ее впервые – и никак не могла поверить своим глазам. – Ты не могла быть такой дурой, чтобы возлечь с ним! Это же обыкновенный человек!
– Но ты же сама учила меня нырнуть – и отдаться объятиям бога! И ноги пошире раздвинуть, чтобы его волна достигла самой глубины моего лона, – попыталась защититься Никарета. – Я так и сделала… и он обнял меня, и взял меня в воде!
– В воде! – брезгливо возопил Влазис, который, как всем было известно, боялся воды и по этой причине даже в лохани мылся нечасто, не говоря уже о том, чтобы плавать в реке. – Вы спаривались, как лягушки! Нет, как, как…
– Нет, потом он владел мною и на берегу! – запальчиво воскликнула Никарета. – И я уснула в его объятиях, а когда проснулась, его уже не было. Поэтому я и заплела плексиду, матушка, – повернулась она к Таузе, – ведь я уже утратила девственность, но ты велела снова распустить волосы, чтобы заплести косу только после брачной ночи с Влазисом.
– Ага! – закричал Мназон, отец Влазиса. – Ты отлично знала о том, что случилось, Тауза! Ты решила подсунуть нам подпорченный товар! Смотри, теперь не миновать тебе платить пеню за то, что твоя дочь развязала свой девичий пояс не с законным мужем, а с каким-то проходимцем! [33]
33
В некоторых полисах Эллады в описываемое время существовал обычай платить пеню, если жених обнаруживал, что невеста утратила невинность до свадьбы.
Тауза в ужасе всплеснула руками: ей, вдове, собрать пеню было бы немыслимо! На что кормить детей?! Они жили на те крохотные деньги, которые зарабатывала Никарета, искусно плетя из кожи и украшая красивыми камнями сандалии, однако и кожа, и камни сами по себе стоили так дорого, что мастерство это плохо окупалось. Тауза безумно радовалась, что, наконец, сбудет с рук старшую дочь, на которую уже чаще, чем на нее саму, заглядываются мужчины, да еще так удачно сбудет! Тауза надеялась, что девчонка принесет в дом богатство, а что получается? Никарета несет разорение!
– Я и знать ничего не знала, Мназон! – вскричала Тауза, рыдая. – Не губи меня и моих детей! Я думаю, что моя дочка врет. Она ведь совсем неопытна… Наверное, после купания в Скамандре она заснула на берегу, вот ей и приснился этот мужчина.
– Невесте накануне свадьбы должен сниться только жених! – наставительно буркнул Влазис, однако Никарета глянула на него презрительно:
– Нет, ты мне не снился. А тот красавец был со мной наяву, а не во сне!
– Молчи, молчи, ради всех богов! – простонала мать, пребольно пихнув ее в бок. – Соври, что ты все это выдумала по дурости! Я научу тебя, как ночью отвести глаза Влазису, чтобы он подумал, что именно он перелез через твой забор.
Однако было уже поздно: Влазис (он, вне себя от ярости, сорвал с головы венок из роз, растоптал его и наконец-то перестал чихать) вместе с отцом потребовали, чтобы позвали местную повитуху, которая здесь же, прилюдно, должна была убедиться сама – и убедить всех собравшихся в том, что сыну одного из самых богатейших в Троаде людей собирались подсунуть подгулявшую невесту.
Со всех сторон неслись крики: насмешливые, возмущенные, издевательские, сочувственные, – и Никарета наконец-то поняла, что навлекла на себя немалую беду. Опьянение, из-за которого она пустилась откровенничать, ушло, и ей стало по-настоящему страшно.