Никарета: святилище любви
Шрифт:
Над Драконтом хохотал, что ли?!
«Слишком яркое солнце, – раздраженно подумал Главк, проводя рукой по глазам. – Мерещится невесть что!»
– Кажется, это женщина, – сказал капетаниос, глядя в подзорную трубу.
Драконт прикусил губу, ощутив странное возбуждение.
– Ну, вытаскивайте ее, да поскорей, – бросил он небрежно. – Бочку пусть тоже достанут.
Капетаниос выкрикнул пловцам этот приказ, скрывая улыбку: не зря говорят про Главков, что они могут швыряться талантами, но не поленятся нагнуться и поднять лепту!
Тем временем Драконт сделал знак Хели – понятливый
Однако Хели рано торжествовал: не успел он принять привычную позу, как господин хлопнул его по заду и сказал:
– Нет, позови лучше Фэйдру.
Хели, не веря ушам, повернулся, потянулся к чреслам господина и даже рот уже приоткрыл, однако хозяин раздраженно прикрикнул:
– Позови Фэйдру, я сказал!
Хели выполз на палубу с видом побитой собаки, думая, что лучше бы ему откусить себе язык, чем во всеуслышание заявить о победе соперницы, однако Фэйдра, которая, растравляя раны своей ревности, всегда подслушивала, когда Драконт уединялся с Хели, уже ворвалась в шатер и принялась совлекать с себя легкий полупрозрачный хитон.
Тело ее было прекрасно: смуглая кожа и изящное сложение истинной критянки, которое, похоже, слегка сдобрил своим здоровым семенем какой-нибудь крепкий афинский раб, с коим согрешили или мать, или бабка Фэйдры, а потому у нее оказались тяжелые груди и широкие бедра, а также полные, с ямочками, колени и округлые, сильные икры. Чисто критские ступни казались по-детски крошечными: маленькие пухленькие пальчики торчали в разные стороны, всегда умиляя Драконта.
Однако сейчас они показались ему ужасно смешными. А ведь нет ничего вернее, чтобы охладить наслаждение, чем внезапно развеселиться!
Словом, Драконт расхотел Фэйдру так же неожиданно, как только что расхотел Хели.
– Надень сандалии и хитон подлинней, – буркнул он сердито. – Эти бобы на твоих ногах мне надоели.
И вышел из шатра – к великой радости Хели, который, по недовольному виду господина, сразу понял, что и от Фэйдры тот не получил того, чего хотел.
Фэйдра уставилась на свои ноги. Маленькие растопыренные пальчики и впрямь напоминали полукруглые, торчащие в разные стороны, белые бобовые зерна!
Это показалось Фэйдре столь обидным, что она залилась было слезами, однако тотчас утерла их, чтобы Хели не слишком-то радовался, и, кое-как сдерживая всхлипывания, угрюмо потащилась вслед за господином на палубу.
Драконт, впрочем, на нее даже не оглянулся: его внимание было полностью приковано к обнаженному бесчувственному девичьему телу, распростертому на мокрых досках палубы. Талию девушки обхватывал тоненький поясок из золотистой кожи.
– Это рабыня, – сказал капетаниос. – У нее волосы острижены. Красивая девка, за нее можно получить хорошие деньги. Если она выживет, конечно! А поясок ну просто драгоценный… его можно снять и кому-то подарить.
Капетаниос покосился на господина, однако тотчас понял, что тот его не слышит.
Драконт смотрел на короткие темно-рыжие пряди, облепившие мокрую голову, на бледные веки, на темные полукружья вокруг глаз и закушенные губы, на которых уже проступила белой коркой засыхающая морская соль.
Девушка была еще молода, с белой кожей, обожженной, но не спаленной солнцем. Значит, ее не слишком долго носило по волнам, догадался Драконт, продолжая жадно разглядывать спасенную.
Она на мгновение открыла бессмысленные глаза – того туманно-зеленого цвета, каким бывает море, когда над ним реет утренняя дымка.
Зрачки ее были крошечными, она в своем полубеспамятстве вряд ли кого-то успела увидеть, прежде чем опустила веки, однако Драконту показалось, будто девушка посмотрела прямо ему в глаза.
Да что в глаза! В душу… и взгляд этот пронзил его, как стрела.
Он не мог оторваться – трогал, гладил, тискал ее глазами…
Ноги длинные, как у бегуньи, впалый живот, узкие бедра, а грудь едва ли не пышней, чем у Фэйдры. Золотистый поясок был так тонок, что казался нарисованным на теле.
Рыжие влажные завитки курчавились в межножье, и Драконт чуть не лишился сознания от внезапного приступа такого возбуждения, какого, казалось, не испытывал еще никогда в жизни.
Он может умереть на месте, если не овладеет этим бессильным телом, так, по традиции, владеют спасенными из волн женщинами изголодавшиеся по плоти мореходы!
Но ведь он не изголодался по плоти. Он только что отверг Хели и Фэйдру…
Лишь воспоминание о том, что он – Главк, владелец этого судна и один из самых знатных людей Коринфа, удержало Драконта от того, чтобы прямо сейчас, прилюдно, потеряв всякий стыд, задрать хитон – и воткнуть свой отяжелевший жезл между ног этой жалкой рабыни, нащупать жадной рукой эти мокрые рыжие завитки и через миг излиться в ее лоно с воплем почти звериного восторга.
Нет, не здесь.
Через мгновение в своем шатре он получит все, что хочет, и ему наплевать на то, как будут перемигиваться и о чем станут перешептываться за его спиной мореходы, гребцы, капетаниос, Мавсаний и Фэйдра с Хели!
Он уже приоткрыл рот, чтобы приказать перенести девушку в шатер, как вдруг Мавсаний коснулся сзади его плеча и шепнул так тихо, что его мог услышать только Драконт:
– Она настолько изнурена, что погибнет, как только ты овладеешь ею, господин.
Драконт повернулся, незрячими, пьяными глазами уставился на сверх всякой меры проницательного раба… Потом он покачнулся, и Мавсаний увидел, что взгляд его господина обретает осмысленное выражение.
Драконт глубоко вздохнул, потер лоб и ушел в шатер, буркнув:
– Позаботься о ней. Я хочу, чтобы она осталась жива.
Мавсаний обтер пресной водой лицо и тело спасенной, смывая белые разводы морской соли, опрокинул сосуд на ее голову, чтобы смыть соль с волос. Девушка тяжело вздохнула, но не очнулась. Вслед за тем Мавсаний велел перенести ее к другому борту и натянуть над ней полог, чтобы скрыть от палящих лучей солнца и любопытных взглядов гребцов.
Затем он развел теплой водой козье молоко, которое очень любил Драконт и которое отлично сохранялось во время пути в особом леднике, нарочно для этого устроенном на галере.