Никита Хрущев
Шрифт:
Москва тогда представляла собой большую строительную площадку. Один из немецких писателей, побывавших в Москве летом 1934 года, писал: «В целом Москва производила впечатление чего-то незаконченного, шумного. Разрытые улицы, длинные грязные канализационные канавы, через которые были проложены грязные дощатые настилы, везде высокие кучи земли. Все городские кварталы были завалены, и тяжелонагруженные автомобили везли прочь накопившийся мусор. Везде были длинные заборы вокруг строящихся станций метро, всюду леса для строительства огромных деловых зданий и жилых домов. Грохот, стучание, толчки, визг одноковшовых экскаваторов, машин для размешивания раствора, бетономешалок, – все это заставляло содрогаться почву во всей округе. Везде работали тысячи рабочих. Они работали с фанатичным старанием днем и ночью. По улицам
Главное внимание Хрущев уделял все же строительству первой и второй очереди метро. Это был по тем временам грандиозный проект, не только строительный, но и политический, так как метро должно было стать «лучшим в мире». Опытные участки появились в Москве еще в конце 1931 года. После изучения полученных данных решено было прокладывать линии метро на большой глубине. В составлении проекта участвовали крупные советские и зарубежные специалисты. Советские инженеры выезжали для изучения западного опыта в Англию, Францию, Бельгию и Германию. Затем началось строительство, которое шло невиданными для того времени темпами. К концу 1934 года по проекту первой очереди метростроевцы выполнили в сложных условиях 85 % основных работ. Н. С. Хрущев почти ежедневно, часто вместе с Кагановичем, спускался в ту или иную шахту метро, облачась в рабочую одежду, чтобы не только непосредственно наблюдать за строительством, но и помогать решению многочисленных проблем.
По случаю торжественно отмеченного пуска первой очереди метро многие строители были награждены орденами, из них 37 – орденом Ленина. Первым в этом списке стоял Н. С. Хрущев, он получил свой первый орден. Был награжден и председатель Моссовета Н. А. Булганин, дружба с которым сослужила позднее хорошую службу Хрущеву. Сталин в это время явно покровительствовал Хрущеву и часто приглашал его и Булганина на свои домашние обеды. Сталин умел быть и обходительным хозяином. Позднее Хрущев вспоминал: «Весь этот период моей работы в Московском городском партийном комитете я, довольно часто имея возможность общаться со Сталиным, слушать его и даже получать непосредственные указания по тем или иным вопросам, я был буквально… очарован Сталиным, его предупредительностью, его заботой… Все, что я видел и слышал у Сталина, на меня это производило чарующее впечатление, я был всецело поглощен обаятельностью Сталина…» [66]
Не исключено, что в симпатии Сталина к Хрущеву играла роль не только энергия и лояльность, но и рост Хрущева. Сталин не любил высоких людей. Крепкий и очень сильный физически Хрущев был, однако, еще ниже невысокого Сталина.
В годы второй пятилетки Москва с ее промышленной зоной стала самой крупной в стране базой индустрии, центром науки и высшего образования. Как раз в эти годы был утвержден Генеральный план реконструкции столицы, предусматривавший значительное по масштабам 30-х годов новое строительство. Забот у Хрущева и Булганина прибавилось. Немало внимания требовал и канал «Москва – Волга». Строительство этого канала, как раньше Беломорско-Балтийского, было возложено на строительные организации НКВД. Никто не скрывал тогда, что оно велось с использованием массового труда заключенных. Москва обеспечивала стройку техникой.
Хрущев активно способствовал проведению в жизнь так называемого Генерального плана реконструкции Москвы, который, в частности, предполагал снос множества зданий в центре города, представлявших большую историческую и культурную ценность. Выступая на городской партийной конференции, Хрущев заявил по этому поводу следующее: «Некоторые большевики, правда, слезу пускали на пленуме ЦК – “что вы рушите”. Я бы сказал, что эти, хотя и старые большевики, пуская слезу, уподобляются героям из “Вишневого сада”… Нельзя интересы всего города приносить в угоду лицам, живущим на этом клочке» [67] .
Постепенно росла не только уверенность, но и популярность Хрущева. Уже много позднее он не без осуждения отмечал, что в 30-е годы среди членов Политбюро и других руководителей было модно «приобретать» для себя заводы, колхозы, районы, области и прочее – целое соревнование. Но и сам он не остался в стороне. В январе 1936
Постепенно Хрущев продвигал на ответственные посты в Москве и области людей, с которыми его связывали прежняя работа и дружба. Так, например, С. З. Корытный был избран секретарем МГК ВКП(б). Но в это же время по всей стране начала набирать силу волна жестоких репрессий. Уже в 1935 году органы НКВД провели «очистку» Москвы и Ленинграда от «нежелательных элементов». В провинцию высылались десятки тысяч бывших дворянских и купеческих семей, остатки семей фабрикантов. Хрущев принял это жестокое решение как должное. Как должное принял он и репрессии среди бывших оппозиционеров, в «выявлении» которых партийные организации Москвы приняли деятельное участие. Но с весны 1937 года под удар попали и основные кадры партии и государства.
Как относился Хрущев к этому террору? Он не понимал его причин или понимал превратно. Он верил Сталину и НКВД. И одновременно испытывал страх, в котором не стыдился позднее многократно признаваться. Некоторые из показаний арестованных Сталин велел рассылать членам ЦК. Получал их и Хрущев. Он читал, например, показания И. Н. Дубового, с которым дружил, когда тот был заместителем командующего Киевским военным округом. Дубовой «признавался», что лично убил героя Гражданской войны Н. Щорса, чтобы занять его пост. Хрущев верил этим показаниям и поражался – как мог Дубовой так долго обманывать партию. Хрущев еще не знал, как фабриковались такие показания.
Как секретарь обкома Хрущев делал все, что делали другие. После каждого «открытого» процесса на предприятиях Москвы проходили митинги, одобрявшие приговор. После одного из процессов 30 января 1937 года обком организовал, несмотря на сильный мороз, грандиозный митинг на Красной площади с участием 200 тысяч человек. Выступая на пленумах обкома, Хрущев неизменно призывал к повышению «бдительности».
«Сидит иногда человек, – говорил Хрущев, – копошатся вокруг него враги, чуть ли не на ноги лезут, а он не замечает и пыжится, у меня, мол, в аппарате вредителей нет, чужаков нет. Это от глухоты, слепоты политической, от идиотской болезни – беспечности, а вовсе не от отсутствия врагов» [68] .
Но скоро репрессии затронули аппараты Московского горкома и обкома, Калужского, Тульского, Рязанского горкомов и почти всех райкомов партии. Был арестован друг Хрущева С. Корытный и множество других ответственных партийных и советских работников, хорошо знакомые Хрущеву директора московских предприятий и руководители Метростроя. Выступая на V областной партконференции, Хрущев говорил: «Сидели эти подлые изменники и в партийном аппарате, некоторые были членами и кандидатами Московского комитета» [69] . Выступая 14 августа 1937 года на пленуме МГК ВКП(б), Хрущев прямо призвал к расправе с врагами народа. «Нужно уничтожать этих негодяев, – говорил он. – Уничтожая одного, двух, десяток, мы делаем дело миллионов. Поэтому нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа» [70] .
В январе 1937 года Хрущев дал самую лучшую характеристику сменившему его на посту первого секретаря МК и МГК ВКП(б) А. И. Угарову. А всего через несколько месяцев, в ноябре того же года, Хрущев был специально вызван из Киева Сталиным для участия в расправе над впавшим в немилость Угаровым [71] .
В мемуарах Н. С. Хрущева мера искренности редко превышала потребности самооправдания. Многое списывалось на время, а собственное нежелание критически оценивать обстоятельства считалось естественным. Хрущев вспоминал: «Такая тогда сложилась обстановка. Людей буквально хватали и тащили резать. Люди тонули бесследно, как в океане. Когда начались аресты руководителей партии, профсоюзов, военных товарищей, директоров заводов и фабрик, у меня лично были арестованы два моих помощника. Один из них, Рабинович, занимался общими вопросами, а другой, Финкель, – строительными делами. Оба – исключительно честные и порядочные люди. Я никак не мог допустить даже мысли, что эти двое, Рабинович и Финкель, которых я отлично знал, могут быть действительно “врагами народа”. Но на всех, кого арестовывали, давались “фактические материалы”, и я не имел возможности их опровергнуть, а только сам себя ругал за то, что дал себя одурачить: близкие мне люди оказались врагами народа!