Никита Никуда
Шрифт:
Я отыскал средь всего многовония запах Маринки и побежал. Бежать на четвереньках было на удивленье легко и даже приятно, приятней и проворней, чем на моих прежних двух. Запах уводил за город, а не на вокзал, как я предполагал вначале. Да и зачем ей на вокзал, если поезда, скорее всего, встали? Я и сам добирался сюда на попутке.
Улица Семихвостова. Трамвайная колея. Оттопыренная спина улицы. Антонов дом, кем-то сожженный. Башни - Пороховой - тоже почему-то не было. Оскопленные окрестности отдавались солнцу полудня.
Казна, погони, покойники. Это ближайшее прошлое все более погружалось
Порожний КамАз-лесовоз пронесся навстречу. В кабине, кроме водителя, сидел пассажир.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
От вокзала звездой разбегались проспекты. Изольда двинулась наугад по одному из лучей, по выложенному булыжником тротуару. Медвежонка, пожалев оставлять одного, она забрала с собой. Утро было еще раннее, и возможно, поэтому прохожие попадались редко, хотя город, согласно первому от него впечатлению, был густонаселен. Учреждения, кинотеатры, банки. Фешенебельный, выше неба, отель. Чешуйчатая мостовая поблескивала, разделенная полосой рельс, но тоже была пока что не очень оживлена. Движимый электричеством, из-за угла выполз трамвай. Процокала конка, запряженная лошадьми. Автомобили, пролетки, извозчики. Невозможно вообразить, как все это управляется и регулируется в часы пик.
За зданием кинотеатра начинался парк, она с минуту постояла возле афиши кино, пытаясь сообразить, то ли синема называлось 'Меркурий', а фильм 'Идиот', то ли наоборот. Скорее, наоборот, ибо соседняя с кино парикмахерская называлась 'Братья Карамазовы'.
С неба спустился и завис у ее лица надувной голубой шарик, однако не дался в руки, а пустился параллельно тротуару. Она сделала попытку его догнать, но тут же одумалась и сдержала шаг, вспомнив про предстоящую ей беременность. Надо отвыкать от резких движений. И не курить. Не воевать. Она сунула руку в карман за браунингом, но пистолета при ней не было. Наверное этот вынул, в купе.
Сила. Рост. Спокойствие. Стать. Надежность со всех сторон. Будут нужны именно такие люди. А если дочь, то Любочкой назову.
Она смяла папиросную пачку, которая была все равно пуста, бросила в какой-то ящик, оставшийся от вечерней овощной торговли. Прижала к груди медвежонка. Будет играть с ним, пока вырастет. И может быть, этот мужественный медвежонок папой будет ему.
За ней увязалась собака, очень похожая на того пса, который провожал их до околицы. Она не стала ее прогонять, да и пес вел себя неназойливо, то убегал куда-то, то вновь догонял, а у магазина колониальных товаров кто-то ткнулся ей в спину, а точнее - пониже спины, она вздрогнула: этот матросский способ ухаживаний всегда вызывал в ней гневный протест. Она обернулась, и едва медвежонка не выронила из рук: ослик. Хотя, если лошади в этом городе живут, то почему б и не осликам?
Пес тявкнул и завилял хвостом, предлагая обратить внимание и на всадника.
– Мы тебя от самого парка преследуем, - сказал Антон, которому она крайне обрадовалась, но удивилась меньше, ибо все удивленье досталось ослу.
– Еле его, упрямого, уломал догнать и с тобой познакомиться.
– Антуан... Как славно, что ты. Это тот самый... Да?
– Похоже, он тебя застеснялся. А послушать - такой Дон Жуан.
– И копыто... И тот стеснительный был. И... и Дон Жуан. Всё о какую-то кобылу боком тёрся.
Осел открыл пасть, как бы с намерением что-то сказать, но не издал ни звука. То ли передумал, то ли дар речи был для него явлением временным и теперь исчез. Антон потрепал его по морде.
– Ну, значит тот. Только насчет казны, как ни пытал, помалкивает.
Он слез с осла, который тут же отошел за угол. Собака же без всякого стеснения задрала лапу на ближайший столб.
– Что же нам делать, незваным, в этом незнакомом городе дальше?
– сказала Изольда.
– Надо ж приткнуться куда-то. Ведь не на улице жить.
– Может, и наши где-то по этому городу так же бродят?
Они, еще немного пройдя, остановились. Огляделись: небольшая площадь, от которой разбегались улочки - опять же звездой. Затрудняет ориентацию такая планировка. Улицы превращаются в запутанный лабиринт. Вывески заведений изумляют своей непринужденностью. 'Нукося-накося','Накося-выкуси', 'Беспечный Едок' - очевидно, кафе. 'Милости просим', 'Извини-подвинься', 'Отдохнул и проваливай' - отели, гостиницы. А еще: 'Куричная', ресторан 'Христаради', салон 'Шолом', 'Парижмахерская', противопожарное учреждение ООО 'Айгорит'.
Прохожих, как назло, поблизости не было. Сновали, но в отдалении. Только в люке канализации, метрах в пятидесяти от них, вертелась на тонкой шее чья-то взлохмаченная голова. Голова исчезла, но появилась другая, уже с бородой, и тоже стала вертеться.
Пес, предчувствуя приключение, с лаем бросился в сторону этих, по-видимому, коммунальщиков, совершавших обход вверенного им участка канализационных трасс. Из люка выпросталось плечо, за плечом рука и шлепнула пса по башке. Тот отскочил и стал кружить вокруг люка уже беззвучно, припадая носом к земле и косясь на испачканного человека, выбравшегося, наконец, наверх и дававшему теперь советы напарнику, который застрял.
– Надо ему помочь, - сказала Изольда.
– Я могу ошибиться, но кажется, это поручик торчит. Во всяком случае, этот, высокий, очень похож на Одинцова.
Сходство с нашим полковником было весьма смутное - осанка да борода. Одежда на нем была вся изорвана, тело вымазано с ног до головы чем-то таким, что даже на расстоянии возбуждало обоняние и вызывало рвотный рефлекс. Изольда решительно, а Антон с некоторым сомнением и даже опаской приблизились к коммунальщикам, которые тут только были окончательно узнаны по голосам.
– Да нуте же, поручик. Тянитесь тоже, я против вашей воли вынуть вас не смогу, - говорил полковник, досадуя.
– Да я же пытаюсь, - отзывался Смирнов.
Ослик, брезгуя нечистот, остановился поодаль.
– Ты тужься, тужься, - подстегнул поручика, подойдя, Антон.
– Не могу, господа. Зацепился манлихером.
– Так ты отцепи.
– Не отцепляется эта зараза, дрянь, сволочь... Эскюзе-муа... Пардон...
– пыхтел он.
– Словно кто за ремень ухватил и держит.
– Да бросьте его, поручик, - сказала Изольда.
– Снимите с себя амуницию, здесь никто не ходит в ремнях.