Никоарэ Подкова

Садовяну Михаил

Остановились они в Финце у заранее возведенных деревянных укреплений. Пришли к Иону Водэ его друзья, запорожские есаулы и крестьяне. Просили его уйти от врага по тайным, им одним лишь ведомым тропам.

"Иди, государь, и оставь нас, - говорили они.
– Воины, такие, как мы, найдутся; князя, тебе подобного, не сыскать".

"Нет, братья, вместе бились, вместе и умрем".

Окружили их орды со всех сторон.

Шесть дней и шесть ночей держалось христианское войско, страдая от холода,

а того пуще - от жажды. Ночью люди расстилали на траве рубашки, чтобы роса смочила их, и увлажняли запекшиеся губы.

Делал Водэ отчаянные, но бесплодные вылазки. Наконец согласился он ради спасения верных своих людей - на предложение бейлербея Ахмета. А уговор был такой: живым отвезти Иона Водэ в Стамбул к султану Селиму.

Вошел государь в палатку бейлербея.

"Ты клялся сохранить мне жизнь, Ахмет-бей".

"Я поклялся, что не трону тебя, о витязь", - сказал, улыбаясь, Ахмет, и в тот же миг Чигала-отуреченный, будь он проклят на веки веков, вонзил государю кинжал в спину.

– ...Будь он проклят на веки веков и пусть не знает в могиле покоя. Вот когда пропали и наши сыны, бабка Чиряша!..

Старый митешский рэзеш плакал, низко склонив седую голову.

– Так погиб наш Ион Водэ. А мертвое тело его Ахмет-бей велел привязать веревками к четырем верблюдам - и, потянув в разные стороны, они разорвали его.

Голос незнакомца пресекся. Люди, собравшиеся на подворье Харамина, молчали, будто прислушиваясь к старинному печальному напеву, звучавшему у каждого в глубине души.

Тут раздались бабьи вздохи и причитания. Батяня Гицэ тяжело вздохнул. Обняв незнакомца, он поцеловал его в правое плечо, словно стал вдруг меньше ростом и выше не мог дотянуться.

– И все?
– спросил он своим жиденьким голоском.

Дьяк, сдвинув брови, молчал.

– А что сталось с ополчением, с запорожцами и с братом Иона Водэ?

– Кому какая выпала доля. Многие сложили там головы. Запорожские сотни благополучно достигли днепровских порогов. Ушел с ними и Никоарэ, и меньшой брат Иона Водэ, Александру. Туда же пришли и другие верные государю люди.

– Постой, брат, постой, - вскочил, взъерошив бороденку, Саву Фрэсинел.
– Что это за слухи ходили нынче на ярмарке в Тукилацах? Будто бы Никоарэ Подкова, брат нашего государя, ударил четыре дня тому назад на Яссы...

– Может, и верно, - отвечал дьяк, лукаво ухмыляясь.

– Нагрянул на Яссы с большим войском...

– Кто его знает...

– И будто вырезали они стражу господарского дворца: им, вишь, нужен был господарь Петру, тот самый, что строил козни при султановои дворе и накликал беду на государя нашего Иона Водэ.

– Может, и так. Но, по слухам, господарь, хоть и хромой, а утек, не удалось его догнать; укрылся в Галатской крепости, перепугав нежданным своим появлением басурманский

отряд, под охраной которого он правит. А может статься, что Никоарэ Подкова искал изменника Иримию.

– Верно, его искал! Истинная правда!
– воскликнул корчмарь.
– Продал Иримия своего господина.

– Так и было, как ты говоришь, батяня Горашку, - подтвердил незнакомец.
– Иримия действительно продал своего господина туркам за тридцать кошелей, как Иуда за тридцать серебряников продал Христа фарисеям. Но что-то не слыхать, чтобы Иримию схватили; не схватили и господаря Петру Хромого.

– Как же так получилось?
– величественно пожав плечами, удивился корчмарь.
– Разве Никоарэ, брат нашего государя, не с войском напал на Яссы? Уже месяца полтора ходят слухи, что придет к нам князь из Запорожья.

– Ничего путного сказать тебе об этом не могу, батяня Харамин, наморщив лоб, отвечал дьяк.

– И твой товарищ тоже не знает? Может, он что-нибудь слыхал?

Корчмарь давно приметил, что смуглый юноша, приехавший вместе с дьяком на казацкой телеге, порывается что-то сказать.

– Кто он и как его величают?
– допытывался Харамин.

– Это Илие Карайман, из Рунка, мой товарищ, мы с ним вместе извозом промышляем. Ему больше песни да игры знакомы, нежели те вести, которых вы, добрые люди, ждете.

– Так что же ты молчишь, молодец? Не можешь порадовать нас добрыми вестями, так хоть сыграй нам на лютне.

Илие Карайман замахал рукой, словно отгоняя назойливую муху.

– Нет, не до песен мне, - проговорил он приятным, певучим голосом. Сердце щемит, плакать хочется. Скажу вам правду, не солгу: известно мне, что на Яссы государь Никоарэ напал с малой дружиной.

Насторожились крестьяне.

– Ну?
– подтолкнул ношу корчмарь.

– Вот и все.

– А сколько же было у него товарищей?

– Сколько нужно для доброй охоты, не больше.

– Что ты говоришь, братец?
– испуганно крикнул Харамин.

– Что слышал, то и говорю, - продолжал Карайман все тем же кротким голосом.
– Ходят слухи, что в Запорожье есть гневливые смельчаки-молодцы, и коль у них какое дело не ладится, они, озлясь, стрелы под облака пускают.

– Орлов, что ли, бьют?

– Нет, в Бога метят.

– Пресвятая Богородица! Неужто они язычники?

– Зачем язычники? Нет, они православные, осеняют себя крестным знамением, как я да вы, но страх до чего отчаянные. От малой искры вспыхивают, как те пищали, что появились теперь в королевских и царских войсках.

– Слыхали мы про пищали. Только верно ли это? Видел ты их своими глазами?

– Видел. Может, и у казаков такие штуки завелись?

– Есть и у них. Достали они пищали на той стороне моря, в Анатолии, куда ходили на чайках.