Никогда не называй это любовью
Шрифт:
Когда она приехала в Элшем, дом был погружен в тишину. Она прислушалась. Тишина показалась ей мертвой. Все давно спали, кроме одной из служанок, Джейн, которая стояла в вестибюле и выключала газ в светильниках.
– Вам что-нибудь угодно, мадам?
– Да, растопи камин в гостиной, что внизу. Я очень замерзла, добираясь сюда. И мне надо написать несколько писем.
– Слушаюсь, мадам. Может быть, выпьете чего-нибудь горячего с дороги?
– Нет, ничего не надо, спасибо, Джейн. Только растопи камин, а потом можешь идти спать.
«Но если ты не способен умереть, когда мечта сия пройдет… – эти слова не давали ей покоя, – никогда не называй это любовью…»
Она подумала, что именно сейчас ей хотелось бы умереть. Она знала, что не заснет этой ночью. Хотя Джейн хорошо растопила камин, Кэтрин подбросила еще свежего угля и уселась у огня в ожидании, когда эти мучительные часы наконец пройдут. Наверное, утром она почувствует себя лучше. Пока же все ее мысли были обращены к Чарлзу, продрогшему, уставшему, больному, без крыши над головой, без друзей… Еще ее не покидала мысль, что ей никак не удастся сказать ему, как сильно она сожалеет о том, что мужество покинуло ее в самую ответственную минуту.
Он будет по-прежнему любить ее, но уже не так сильно, думала она. И больше никогда он не попросит ее о…
Если бы только он дал ей время подумать.
Но как мужчина, преследуемый неминуемой опасностью ареста, может тратить время на светские тонкости?
Конечно же, он эгоистичен, безрассуден, дерзок, если ожидает от нее, англичанки до мозга костей, что она станет мученицей ради его многострадальной страны даже при самой острой необходимости…
Но ведь он был измучен, изможден, у него не хватило сил размышлять здраво – он пришел, движимый только инстинктом, совершенно уверенный в гостеприимстве и убежище…
Она порывисто встала, зажгла свечу, поднялась наверх и на цыпочках двинулась по коридору к спальне девочек. Остановившись возле их постелей и прикрывая свечу ладонью, чтобы свет не упал на их личики, она прошептала:
– Я пошла на это ради вас, любимые мои. Вы понимаете? Сделает ли это вас счастливее? И вообще, хорошая ли я мать?
Но, вернувшись опять к камину, она почувствовала себя настолько брошенной, одинокой и никому не нужной, что горькие слезы непрерывным потоком заструились по ее щекам. Она плакала, закрыв лицо руками, когда вдруг в окно кто-то тихо постучал.
Чарлз? Возможно ли это?
Она раздвинула занавеси. За окном было так темно, что она могла разглядеть только руку и высокую фигуру. Но этого было достаточно. В считанные секунды она пробежала через оранжерею и распахнула дверь. Этих секунд хватило только на то, чтобы на цыпочках спуститься к выложенной гравием дорожке и приготовиться к встрече.
Она ввела его в дом. Щеки Чарлза по сравнению с ее были просто льдышками. Его руки обняли ее плечи.
– Китти, любовь моя, ну как я мог покинуть тебя вот так?
– Я отказалась помочь тебе только из-за детей.
– Даже если бы это было не так, я не стал бы думать о тебе хуже.
– Но если бы ты знал, как я сожалела об этом! Ты совсем замерз. Ты простужен. Скорее иди к огню!
– Нет, мне нельзя оставаться здесь. Я пришел только затем, чтобы ты поняла: я не мог уйти от тебя, не помирившись.
– Никакой ссоры между нами не было. И конечно же, ты останешься. – Она буквально потащила его в гостиную и сняла с него пальто. – Садись и отогревайся. Когда ты в последний раз ел?
– Не помню. Да Бог с ней, с этой едой! Поем завтра. Я решил вернуться к Делии в Париж.
– Ничего подобного ты не сделаешь, – сурово проговорила она. – Я уже все продумала. Ты будешь жить в маленькой комнате рядом с моей спальней. Днем я стану запирать дверь на замок. Ты умеешь спать днем? Боюсь, что тебе придется привыкнуть, а ночью мы в полнейшей безопасности сможем сидеть у камина в моей комнате. Я решила сообщить всем, что заболела на две или три недели. Большую часть времени я буду находиться у себя в комнате. А тетушка Бен сможет пока обходиться и без меня. Она знает, что я не отдыхала, наверное, больше трех лет. Детей допускать не будут, чтобы они не тревожили меня. Да и никакого вреда от этого им не будет. И было бы совсем хорошо, если бы ты ел по ночам. Моей ванной никто, кроме меня, не пользуется. Ночью ты сможешь спокойно принимать ванну. Мы просто превратим день в ночь, вот и все.
На это он произнес всего несколько слов:
– Какой великолепный из тебя организатор. Мне больше нечего сказать на это.
Но она вновь увидела вспыхнувший огонь в его глазах и внезапно осознала, что это почти мгновенное решение, которое она приняла только сейчас, на самом деле она приняла в тот самый день, почти год назад, когда, придя к зданию парламента, попросила его выйти для разговора с ней.
Сейчас она уже не испытывала ни страха, ни сожаления. Ее удивило лишь то, как быстро отчаяние превратилось в совершенное счастье.
– Мне хочется отправить тебя обратно в Ирландию совершенно новым человеком.
– Предложенный тобою режим настолько приятен и восхитителен, что я, наверное, вообще никогда не уйду отсюда.
Она весело рассмеялась.
– Тогда давай я покажу тебе твои новые апартаменты. У тебя есть какой-нибудь саквояж?
– Я оставил его кэбмену. Он ожидает меня в конце аллеи. Я приказал ему не подъезжать слишком близко к дому, а то он всех бы перебудил. Мне пришлось подкупить его, чтобы он дождался меня и отвез обратно в Лондон.
– Тогда подкупи его еще раз, только чтобы он поскорее уехал отсюда. Поторапливайся.
Это снова была игра – возбуждающая, волнующая, чрезвычайно рискованная. И все же теперь это было больше, чем игра… Когда Кэтрин застилала узенькую кровать в маленькой гостиной, руки ее дрожали. Ей пришлось проявить особую активность: она опрыскала лавандовым маслом простыни, полотенце, одеяла (пришлось быть, очень осторожной, чтобы не оставить полотенца висеть в ванной), пододвинула стол и стул к окну, чтобы Чарлз мог работать.