Никола Тесла. Портрет среди масок
Шрифт:
— Не надо, хозяин, — тихо произнес Тесла, — я ухожу от вас.
Эдисон неопределенно взмахнул рукой. Ощущение предательства охватило молодого человека холодной волной. «Труп ты необмытый! Подлый щенок!» — подумал он по-сербски.
В растерянности Тесла слепыми пальцами нащупал в кармане визитную карточку Лейна.
Эдисон надул щеки. Он издевался над тем, кого предал, превращая предательство в шутку, а трагедию — в фарс. Почувствовав, что человеческое чувство равновесия нарушено, Эдисон подумал, что оскорбленный мог бы и извиниться перед ним.
36. Нет
Лампы
Адские стада теней изгнаны из города.
Под электрическим светом обыватели пели, танцевали, парили.
— Поздравляем! — говорили ему хладноокий финансист Лейн и его толстый партнер Вайль.
— Все это здорово, — поблагодарил их Тесла напевным голосом и стыдливо улыбнулся. — Но когда мы возьмемся за настоящее дело?
— Что это за «настоящее дело»?
Тесла посерьезнел:
— Производство моих моторов на переменном токе!
Вайль и Лейн дружески рассмеялись. Тесла повторил предложение и вновь получил удовольствие послушать их щекочущий смех. А после того как он в третий раз напомнил про моторы, то обнаружил в почтовом ящике красивое подтверждение, напоминающее диплом, с надписью, исполненной готическим шрифтом.
Да!
Этот сертификат стоило вставить в рамочку.
Нет!
Им не расплатишься по счетам.
После долгих раздумий Теслу осенило:
— Меня выдавили из собственной компании!
Он вынужден был оставить дом с садом. Вещи отправились на склад.
Он был готов стать простым чертежником, но работы нигде не было.
— Загляните через недельку, — отвечали ему.
Позже он слышал:
— Может, дня через два.
И наконец:
— Нет.
И опять:
— Нет.
Тесла практически все время жил в лаборатории, в полной изоляции. Он плохо знал город, в котором так легко ориентироваться.
Изумление распахнулось черной пастью.
— Как здесь все быстро происходит! Какие огромные улицы!
37. Пошли!
Шутники повторяли, что можно встать на углу Бродвея и Хьюстон-авеню и палить в любую сторону. При этом ни за что не попадешь в почтенного человека.
Среди желтых городских стен толклись итальянцы, поляки, греки, ливанцы и евреи. Их объединяла любовь к громким разговорам.
Богатый Верхний Манхэттен не имел ничего общего с этим, Нижним. Время от времени здесь появлялся какой-нибудь молодой человек с блокнотом, чтобы зарисовать на этой улице живописную нищету, представляя себе, что попал в Неаполь или Каир. Здесь все орали — и зеленщик с тележкой, и полицейский, прогоняющий его с угла. Вечером улицы переходили с аллегро на крещендо. Ирландка с изгрызенной трубкой продавала яблоки и печенье «Джордж Вашингтон». Ветеран Гражданской войны торговал шнурками. Старьевщик хвастался пятью шляпами на голове. Изъязвленные глотки черных продавцов попкорна вопили:
— Беленький! Беленький! Совсем как снежок!
Дерзкие чистильщики колотили щетками по ящикам и дрались за лучшее место на углу. Беднота пьянствовала в подпольных барах, которые называли «слепыми тиграми». Продавцы газет кричали:
— Последние известия!
Праздником с фейерверком отметили зажжение факела только что смонтированной
Солнце с трудом пробивалось сквозь мокрое развешанное белье. Парижанин наморщил нос:
— Здесь воняет мочой!
Нащупав в темном подъезде ступени, новый жилец вошел в свою комнату без окна, пропахшую табачным дымом. Запершись в ней, он стал похож на библейского проповедника. Его мучило подозрение, что мудрец ничуть не лучше дурака, а человек — скотины. Стены из гипса и опилок не скрывали ни звуков, ни тайны чужих супружеств. Всюду храпела, харкала и кашляла нищета.
— Как здесь все быстро происходит! — повторял Тесла.
Он никогда не любил деньги, но теперь постоянно думал о них.
Завтрак четыре цента. Столько же на обед. А завтра? О завтрашнем дне он позаботится завтра.
С первыми осенними дождями он нанял за десять центов кровать без ширмы. Спать на полу стоило пять центов. Небритые щеки цеплялись за простыню. Хуже были только так называемые ночлежки в подвалах полицейских участков. Как только новоиспеченный бездомный входил в ночлежку, вражина-смрад хватал его за горло, а снаружи поджидал демон-мороз. Бывший будапештский декадент грелся в вонючей тесноте среди братьев-человеков. Натянув на голову одеяло, он забывался и засыпал в ожидании рассвета, когда можно будет выйти на улицу.
В одно туманное утро, когда стоптанные ботинки Теслы скользили по заснеженной Малберри-стрит, перед ним возникло знакомое лицо: Стеван Простран! Глаза Стевана были зеленые, как у козы. Нос, правда, несколько уменьшился, утонув в пухлых щеках, — молодой человек, работавший в пекарне у немца, переедал.
— Как ты?
— Хорошо! — обрадовался Стеван и с воодушевлением поведал: — Бачич и Цвркотич уехали в Питсбург, а я вот остался в Нью-Йорке. А как ты?
Голос Теслы возвысился до птичьего щебета — наивысшей границы рыданий, — и он выдохнул:
— Хорошо!
Земляк, не раздумывая, положил ему руку на плечо и произнес слова, которые запоминаются на всю жизнь:
— Пошли ко мне! Если есть местечко для одного, то и на двоих хватит.
Стеван отвел Теслу в свою комнату.
Комната была мрачной, как сердце дурака.
Единственным ее достоинством было то, что Тесле в ней ни разу не приснился Данила.
Стеван, бледнее вампира, ночью просеивал муку. Днем он одевался «по-американски». По воскресеньям гребень свистел в его волосах, как ветер в густой траве. Надев шляпу набекрень, он постукивал тросточкой по плитам тротуара. После обеда отправлялся в театр «Бауэри». На сцене двое актеров с пиратскими бородами пытались заколоть друг друга копьями. Героиня на коленях кричала: