Николай Эрнестович Бауман
Шрифт:
Пока шла переписка земства с губернатором, а губернатора с департаментом полиции, Николай Эрнестович, пользуясь временным разрешением председателя губернской земской управы, весной 1895 года выехал в село Новые Бурасы, к месту своей службы на участковом ветеринарном пункте.
IV. ЗНАМЯ НАД ПАШНЕЙ
Перед отъездом в Саратовскую губернию Бауман простился с друзьями по кружкам, съездил на целых три дня с ними, пользуясь неприсутственными праздничными днями, на рыбалку вниз по Волге.
— Здесь ведь не так далеко. Я и из Саратова буду держать с вами связь, — говорил он при расставании молодым рабочим-кружковцам. Удачно избежав наблюдения сыщиков и
Бауман зашел проститься к родным. Все годы ученья в институте он отказывался от помощи родителей, видя их затруднительное материальное положение. Но, несмотря на уход из дома и самостоятельное существование, Бауман был в курсе всех домашних дел, часто справлялся о здоровье Эрнеста Андреевича, уже тогда чувствовавшего первые признаки сердечной болезни, которая впоследствии свела его в могилу{Отец Н. Э. Баумана умер в 1908 году от сердечного припадка во время работы, за верстаком.}.
На следующий же день Бауман на пароходе, отправился в Саратов.
В Саратове молодому ветеринарному врачу пришлось пробыть более недели. У него уже были некоторые адреса, данные ему казанскими социал-демократами, и Бауман, прежде чем направиться в село, к месту службы, установил связь с саратовскими революционными кругами. Он, конечно, не думал сидеть безвыездно на своем ветеринарном участке и поэтому предварительно ознакомился с саратовскими революционерами, тяготевшими к марксизму. В Саратове в то время, так же как и в Казани, существовали подпольные социал-демократические кружки.
Саратовская губерния привлекала Баумана также и тем, что в половине девяностых годов здесь целый ряд уездов был охвачен революционными выступлениями крестьян. То в одном, то в другом, а иногда и в трех-четырех уездах сразу газеты Саратовской губернии отмечали пожары помещичьих усадеб, избиения управляющих, порубки помещичьих лесов.
При этих условиях вполне понятно, что в то же время в Саратове существовала и значительная организация народнического, а затем народовольческого направления, вскоре превратившаяся (в начале девятисотых годов) в организацию социалистов-революционеров. Между марксистами и между отжившими свой исторический век народовольцами происходили ожесточенные споры и дискуссии. Представители различных идейных направлений сходились на нелегальные вечеринки, яростно спорили при обсуждении рефератов на самые животрепещущие темы: о роли крестьянства и рабочих в грядущей революции, о наступлении Капитала, на город и деревню, о допустимости и целесообразности террористических методов в борьбе с царским правительством. Саратовские революционные кружки страстно обсуждали почти те же самые вопросы, которые так волновали казанских революционеров. Но в саратовских условиях жизнь ставила эти вопросы, пожалуй, острее и резче: тяжелее жилось крестьянину Саратовской губернии, сильнее обезземелила его реформа 1861 года. Яркие картины помещичьего гнета в восьмидесятых годах в центрально-черноземной полосе России находим в воспоминаниях современников:
«По утрам дымился жалкий дымок над соломенными крышами, а к весне и дымки становились редки. Нечем было топить и нечего было стряпать, из пяти-шести изб сносили в одну горшечки с кашей для ребят, а взрослые ели только хлеб, запивая его водой, — квас варили в редких избах. Молоко шло только для ребят. Считался зажиточным тот двор, где своего хлеба хватало до великого поста, а большинство с «зимнего Николы» (19 декабря. — М. Н.), с рождества (7 января. — M. H.) начинали прикупать хлеб.
Округа бунтовала во время объявления воли, не приняла земли и вышла на «нищенский» надел, по четверти десятины на душу. Кругом залегали помещичьи поля, и бились люди, как в паутине,
Крепостное право исчезло, но оно жило в нравах, во взаимоотношениях…
И отхожие промыслы были особенные. Приезжал подрядчик нанимать рабочих, и в волости составляли списки крестьян-недоимщиков. И… крестьян-недоимщиков не спрашивали, желают ли они итти на те или иные заработки, а записывали в волости и цены устанавливали также в волости, по соглашению старшины и писаря с подрядчиками.
Крестьяне были прикрепленык помещику. Живо было крепостное право!»{ С. Я. Елпатьевский.Воспоминания за 50 лет М., 1929, стр 7–8.}
Эти воспоминания сельского врача написаны в Рязанской губернии. Но и в Саратовской губернии в те годы была та же картина. Бауману приходилось по работе часто бывать в окрестных с Новыми Бурасами деревнях и селах, и он воочию убеждался, что представляет собой на деле реформа 19 февраля. Он видел «окольцованные» помещичьими имениями жалкие клочки крестьянских наделов, чересполосицу, дальноземелье… Перед ним на живых, совершенно реальных примерах раскрывалась блестящая ленинская характеристика политического и социально-экономического значения реформы 1861 года:
«…Крестьянская реформа отрезками земель прямо ограбила крестьян в пользу помещиков, сослужив службу этой громадной реакционной силе и непосредственно (отхватыванием крестьянской земли) и косвенно (искусным отмежеванием наделов)»{ В. И. Ленин.Соч., изд. 4, т 1, стр 271.}.
Именно в Саратовской и смежных поволжских и центрально-черноземных губерниях помещики при размежевании с крестьянами после 1861 года применяли «поправку» князя Гагарина, согласно которой три четверти надельных земель оставалось у помещиков и лишь четверть (так называемые «гагаринские» или «дарственные» наделы) переходила к «освобожденным» крестьянам. Исключительно яркий пример бедственного положения крестьян в этой же губернии привел в 1903 году В. И. Ленин в своей второй речи при обсуждении аграрной программы на II съезде РСДРП:
«…Я взял данные той же Саратовской губернии, и оказалось: размер отрезков равен там 600 000 десятин, т. е. 2/3 всей земли, находившейся во владении крестьян при крепостном праве, а аренда равна 900 000 десятин; следовательно, 2/3 всей арендной земли — отрезки»{ В. И. Ленин.Соч., изд. 4, т. 6, стр. 451.}.
Цепкую паутину плело и кулачество, захватывая у «мира» на сходках лучшие луга, снимая за бесценок в долголетнюю аренду мирские просорушки-маслобойки. Эти «знамения времени» живо обсуждались в саратовских революционных кругах. Молодежь, жаждавшая «самоопределиться», переживавшая тот же «кризис мысли», который уже пережили и так успешно разрешили для себя еще в Казани Бауман и Сущинский, с крайним увлечением обсуждала закат народовольчества и рождение новых, марксистских идей и методов массовой борьбы. В Саратове в то время подпольные кружки чаще всего собирались на квартире М. А. Дьяковой. «Вечера у Дьяковой» превращались в клуб для революционно настроенной молодежи. Именно так и характеризует В. Г. Сущинский «саратовский период» жизни Баумана:
«Ежемесячно мы съезжались в Саратове… Приветливость, ласковое гостеприимство и искусство конспирации Дьяковой были изумительны. У нее сходилось столько людей, что всех не вспомнишь… Были там девушки — замечательные красавицы — Маргарита и Валя Лукьяненко. В них все мы были влюблены…. Бывали у Дьяковой и зрелые люди всех направлений — народовольцы, толстовцы, анархисты, марксисты, народники… В разговорах и спорах с представителями других направлений Бауман не только не сдавал, а наоборот — оттачивал марксистское оружие»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. M., 1930, стр. 35–36.}.