Николай и Александра
Шрифт:
Сезон веселья в Санкт-Петербурге начинался в Новый год и продолжался вплоть до Великого поста. Все эти долгие зимние месяцы столичная знать кружилась в вихре развлечений. Концерты, банкеты, балы, балеты, оперы, приемы, ночные пиры… Все устраивали приемы, все ходили на них. Офицеры в блестящих мундирах, в орденах и медалях, старые дамы в белых атласных платьях с фижмами толпились в гостиных с высокими потолками. Подходили слуги с подносами в руках, на них стояли бокалы с шампанским, блюда с осетриной, паштеты, фаршированные яйца, три вида икры.
Устраивались «белые» балы, на которых юные девушки в белоснежных платьях танцевали с молодыми офицерами кадриль под присмотром бдительных наставниц, усевшихся в золоченые кресла с высокими спинками. Для молодых женатых пар устраивались «розовые» балы, где молодежь кружилась в вальсе, слушала цыганскую музыку, блистая
В разгар сезона утром дамы надевали драгоценности, шли в церковь, принимали за обедом гостей, пополудни отправлялись на прогулку, затем возвращались домой, чтобы успеть переодеться к балу. Самые великолепные балы устраивала в Зимнем дворце императорская чета. Во всей Европе не было дворца, более подходящего для всеобщего веселья. Там было множество залов – огромных и высоких, как собор. Гигантские колонны, облицованные яшмой, мрамором и малахитом, подпирали украшенные золоченой лепниной потолки, с которых свешивались огромные хрустальные позолоченные люстры. В стылые январские ночи все три здания Зимнего дворца были залиты светом. К подъезду подкатывали всё новые и новые экипажи. Отдав швейцарам шубы и шинели, прибывшие поднимались по белым мраморным лестницам, покрытым пушистыми коврами. Бесконечные ряды пальм стояли на главной лестнице и вдоль стен галерей.
Залы заполнялись «придворными чинами, иностранными дипломатами, офицерами гвардейских полков и восточными владыками. Их блестящие формы, шитые серебром и золотом, являлись великолепным фоном для придворных нарядов и драгоценностей дам, – вспоминал великий князь Александр Михайлович. – Кавалергарды и конногвардейцы в касках с императорским двуглавым орлом и казаки Собственного Его Величества конвоя в красных черкесках стояли вдоль лестницы и при входе в Николаевский зал. Залы украшались бесчисленными пальмами и тропическими растениями, доставленными из придворных оранжерей. Ослепительный свет больших люстр, отраженный многочисленными зеркалами, придавал всей картине какой-то волшебный характер…
Вдруг вся толпа замирала. Появлялся обер-церемониймейстер и три раза ударял об пол своим жезлом, чтобы возвестить начало высочайшего выхода.
Тяжелая дверь Гербового зала открывалась, и на пороге показывались государь и государыня в сопровождении членов императорской фамилии и свиты. Самодержец всегда открывал бал полонезом, после чего начинались общие танцы…»
Царский бал начинался ровно в половине девятого вечера. Шуршали сотни платьев – дамы приседали в почтительном реверансе. После объявления церемониймейстера в залу входил высокий, могучего телосложения, бородатый мужчина. Это был царь Александр III. Рядом с ним, в платье из серебряной парчи, усыпанном бриллиантами, со знаменитой алмазной диадемой в волосах, выступала темноглазая императрица Мария Феодоровна, урожденная принцесса Датская Дагмара. Оркестр исполнял полонез, потом танцевали кадриль, чакону, мазурку, вальс… К полуночи в соседних комнатах к ужину накрывались столы. Уничтожая салаты из омаров, куриные паштеты, взбитые сливки и торты, сквозь двойные высокие окна пирующие наблюдали, как над замерзшей рекой метет поземка. Саженного роста царь проходил вперевалку, точно огромный медведь, останавливаясь то у одного, то у другого стола. В половине второго царственная чета удалялась в свои покои, и гости неохотно разъезжались по домам.
Царь Александр III отличался огромной работоспособностью и невероятной физической силой. Он запросто сгибал кочергу или серебряную тарелку. «Однажды во время обеда австрийский посол начал докучливый балканский вопрос, – писал великий князь Александр Михайлович. – Царь делал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол… намекнул, что Австрия мобилизует два или три корпуса. Не изменяя своего полунасмешливого выражения, император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата. „Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя мобилизованными корпусами“, – спокойно сказал царь».
Желая отдохнуть от государственных дел, император, встав спозаранку, мог целый день бродить по лесам и болотам с ружьем на плече. Он был по-медвежьи грубоват, прямолинеен и подозрителен. Обладал сильным интеллектом, умел любить и ненавидеть, был наделен могучей волей. Англичан и немцев царь недолюбливал и, по словам А. А. Мосолова, «стремился быть русским и проводить это во всем, что касалось его личной жизни… Во всем, что
Александр III был единственным хозяином не только в стране, но и в семье. Жене его требовалось немало усилий, чтобы улестить грубоватого великана; дети его, в особенности три сына, почти не пользовались самостоятельностью. Слова царя походили на команды [3] . Один из современников, встречавшийся с Александром III, признавался, что лицо государя поражало своей значительностью. Этот холодный, стальной взгляд, в котором было что-то и грозное, и тревожное, производил впечатление удара. Царский взгляд! Собрав небольшой домашний камерный оркестр, царь заглушал своим геликоном остальные инструменты.
3
С. Ю. Витте, человек прямой и резкий, отмечал спокойствие, твердость и незлобивость императора Александра III. (Витте С. Ю. Воспоминания. Т. I. М.: Соцэкгиз, 1960. С. 198.)
При Александре III российская система самодержавия функционировала надлежащим образом. Царь воплощал правительство, обладая абсолютной властью и неся ответ лишь перед Богом. От царя власть передавалась по вертикали вниз, исполняемая целой армией министров, губернаторов, чиновников, акцизных и полицейских, назначаемых от высочайшего имени [4] .
Парламента не существовало, и народ не участвовал в управлении страной. Даже члены императорской семьи – великие князья и княгини – повиновались царской воле. Великие князья занимали должности губернаторов или высокие должности в армии и на флоте, но служили они лишь для того, чтобы угодить царю. По мановению его руки они могли расстаться со службой.
4
«„Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать“, – ответил он одному министру, который настаивал в Гатчине, чтобы Александр III принял немедленно посла какой-то великой державы», – писал впоследствии Александр Михайлович. Вот еще один пример решительности царя, приведенный великим князем: «Какой-то чрезмерно честолюбивый министр угрожал отставкой самодержцу. В ответ на эти угрозы царь взял его за шиворот и, тряся, как щенка, заметил: „Придержите-ка ваш язык! Когда я захочу вас выбросить, вы услышите от меня об этом в очень определенных выражениях“». (Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. М.: Современник, 1991. С. 144.)
Александр III был самодержцем до мозга костей и пользовался всеми привилегиями своего положения. Его непоколебимую веру в ниспосланное свыше самодержавие питала ненависть к убийцам его отца, царя-освободителя Александра II. Факт, что цареубийцами были не либералы, а революционеры-террористы, не интересовал императора, он считал, что это одна «шайка-лейка».
Все тринадцать лет своего правления Александр III подавлял малейшее сопротивление самодержавию. Сотни его политических противников были отправлены в отдаленные селения Сибири. Печать подвергалась суровой цензуре. Вскоре его динамичная политика стала способствовать распространению самодержавной идеологии, а террористы-убийцы и революционеры заметно поубавили свой пыл.
Если оставить в стороне его реакционные политические воззрения, то Александр III был дальновидным правителем. Он заключил союз с Францией, чтобы получить французские займы, нужные для строительства железных дорог. Предпринял реорганизацию русской армии и не поддавался ни на какие провокации, которые могли бы втянуть его в войну. Хотя царь и недолюбливал немцев, он благоволил немецким промышленникам, которые ввозили капиталы для развития угольной и железно-рудной промышленности. Стремление управлять огромной империей в одиночку требовало от царя отдачи всей его могучей энергии. Чтобы работать без помех, в качестве резиденции он выбрал Гатчину, расположенную в сорока четырех километрах от столицы. Императрица предпочитала Санкт-Петербург и каждую зиму привозила мужа в столицу. Однако Александр III не любил огромный, вычурный Зимний дворец, в котором, по его мнению, было холодно и гуляли сквозняки, и царская чета поселялась в Аничкове дворце на Невском проспекте.