Николай II (Том II)
Шрифт:
Глаза их вдруг встретились. Александра Фёдоровна, выражение лица которой до этого было довольно сухим и гордым, каким оно всегда оставалось у неё на официальных мероприятиях, видимо, узнала и вспомнила Петра. Ей было приятно видеть это молодое розовощёкое существо, с обожанием глядящее на неё из толпы ненавистной ей светской черни, где подобострастие заменило уважение и любовь, а любопытство служило только для сбора информации, питающей сплетни.
На мгновенье молодая Государыня сбросила маску гордой отчуждённости и по-матерински улыбнулась гвардейскому корнету. Это странное происшествие не осталось незамеченным окружающими. В сторону улана сразу же повернулось несколько голов.
От того, что Пётр не разглядывал
Вслед за Государыней Императрицей, как объяснял ему час тому назад кавалергард, должна была следовать великая княгиня Мария Павловна, которую здесь называли по-простецки «Старшей» и, видимо, любили. Во всяком случае, объяснял кавалергард, начиная с неё, глубоко кланяться необязательно, а можно ограничиваться только склонением головы. Поэтому Пётр сумел хорошо разглядеть и эту даму, весьма влиятельную в Царском Семействе.
Великая княгиня Мария Павловна, вдова дяди царя, великого князя Владимира Александровича, оказалась круглолицей, пухленькой молодящейся немочкой, рыжеватой и белокожей. Толстый слой пудры и румян на лице скрывал её возраст и следы бурно и весело проведённых в России десятилетий. Она улыбалась во все стороны своим добрым знакомым, которых здесь, видимо, было очень много. Её улыбка, несмотря на тонкие губы, была красива и белозуба. Мария Павловна явно пользовалась большой популярностью.
Пётр вспомнил рассказ своего деда о «Старшей» в один из вечеров в Яхт-клубе. Фёдор Фёдорович поведал тогда внуку, что великая княгиня Мария Павловна является одной из самых искусных и лицемерных интриганок в обширном Семействе Дома Романовых. В пятом году она и её супруг мечтали так проложить курс русской революции к конституционной монархии, чтобы чужими руками сбросить с престола Николая Александровича, естественным путём не допустить на трон годовалого тогда Наследника Алексея, лишить возможности коронования на царство любимчика вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, брата Николая Второго, великого князя Михаила. Вместо всех этих первоочередных с точки зрения закона о престолонаследии Романовых они жаждали посадить на престол одного из своих сыновей – Кирилла или Бориса.
Но Николай Александрович сумел тогда, хотя и с большим трудом и уступками в Манифесте 17 октября, удержать вожжи в своих руках. Пережив одну революцию, «Старшая» не оставила надежд на следующий бунт черни или гвардейский переворот, которые она и старалась исподтишка возбудить всеми силами.
«Российский бунт уже однажды приблизил на шаг моего дорогого Кирилла к престолу, – мечтала при всех общественных беспорядках «Старшая». – Так почему бы и теперь не сократить дистанцию и не занять сыночку это уютное кресло?!»
Ради сыновей и себя она была готова заводить и покупать сколько угодно друзей и союзников, работать, улыбаться и очаровывать хоть двадцать четыре часа в сутки. Особую ставку германская принцесса в звании русской великой княгини, как и многие её предшественницы во дворцах российских Императоров, делала на офицеров гвардии. Именно поэтому на долю рослого и пригожего корнета улан тоже досталась ослепительная улыбка.
«Старшая» шла в паре с японским послом Мотоно. За этой парой начали своё шествие, тоже опираясь на руки иностранных послов, сёстры царя Ксения и Ольга, супруги которых, великий князь Александр Михайлович и герцог Пётр Александрович Ольденбургский, гордо вели жён этих послов.
Петру казалось, что не будет конца процессии, полонез всё звучал и звучал. Под его звуки мимо молодого графа проследовали великие княгини черногорки Анастасия и Милица, их августейшие мужья Николай Николаевич и Пётр Николаевич, Сергей и Георгий Михайловичи со своими супругами
Кого-то из участников этой процессии Пётр знал как военачальников, например командира Санкт-Петербургского военного округа и начальника гвардии великого князя Николая Николаевича или увлекающегося авиацией великого князя Александра Михайловича, мужа Ксении, сестры царя. Некоторых, особенно высочайших особ женского пола, он узнавал по журнальным портретам, а иных мог только предполагать, исходя из тех занятий словесностью в казармах, где не только офицеры, но и унтеры должны были чётко излагать солдатам, кто есть кто в Царствующем Доме Романовых.
В самом конце торжественного выхода, когда Пётр уже отчаялся увидеть предмет своих воздыханий, вдруг раздался сначала девичий смех, а затем, под руку с министром Двора бароном Фредериксом, показалась в дверях великая княжна Ольга Николаевна. Вслед за ней, тоже под руку с каким-то старцем в расшитом придворном мундире, вышла в Белый зал и Татьяна Николаевна. То ли для великих княжон не хватило достойных послов, то ли по протоколу девицам из Августейшей Фамилии не полагалось вступать на паркет бала без надёжного сопровождения доморощенных хранителей придворного целомудрия, но Ольга и Татьяна были единственными, кто появился с двумя дуэньями мужского пола в генерал-адъютантских аксельбантах.
Сначала Ольга, а затем и Татьяна заметили рослого уланского корнета, на голову возвышавшегося над группой гостей, толпившихся по обе стороны торжественного выхода. Ольга даже обернулась к Татьяне, поравнявшись с Петром и одарив его лукавой улыбкой. Старшая сестра хотела, наверное, что-то сказать младшей, но, увидев, как покраснели вдруг и Пётр и Татьяна, решила промолчать.
«Ольга красива, – отметил про себя Пётр, – но Татьяна чуть выше её ростом, стройнее…»
И действительно, вторая Дочь царя, пропорционально сложённая, с тонкой талией, сияющими серыми глазами под копной тёмно-русых волос, украшенных, согласно бальному этикету для девиц, отнюдь не драгоценностями, но живыми цветами, вплетёнными, как и у Ольги, в элегантную причёску, была потрясающе хороша. Сердце у храброго корнета ушло куда-то в пятки, хотя сначала оно хотело выпрыгнуть из груди только потому, что Пётр понял: его помнили, его узнали…
21
«Зачем я послушала Павла и уехала из Парижа? Зачем я здесь уже несколько недель унижаюсь, сижу, как в заточении, в этом пустом дворце без двора, на который имею право? Зачем, наконец, я ходила к этому страшному Старцу Григорию, который, как говорили, имеет столько влияния на Государыню, но ничего так и не смог сделать для моего триумфального возвращения к главному Двору, а через него – и в этот капризный и трусливый петербургский свет. Ведь если упрямец Николай, помешанный на чистоте принципов самодержавия и равнородности браков своих родственников, не кивнёт одобряюще этой старой развалине Фредериксу, меня не пустит на порог ни одна великая княгиня, ни одна из самых выживших из ума и давно отставленных старух фрейлин!..» – горько думала стройная и обаятельная красавица с зелёными глазами, причёской в виде широкого нимба из белокурых волос, покрытых маленьким тюрбаном зелёного муара с огромной изумрудной заколкой.
Это была когда-то самая обворожительная из всех полковых дам гвардейских полков, знаменитая «Мама Лёля», бывшая жена полковника Пистолькорса, адъютанта родного брата царя Александра Третьего, его высочества великого князя Владимира Александровича. Она, не имевшая титулованной голубой крови в своей родословной, исключительно силой обаяния и гибкого ума сумела создать на своей даче в Красном Селе, центре летних манёвров гвардии и Петербургского военного округа, и в доме на Большой Морской улице такой выдающийся по составу гостей салон, который не снился и многим великим княгиням.