Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...
Шрифт:
Как мы могли убедиться, и у сатанистов к числу 12 особое отношение: «Ритуал жертвоприношения начинается в полночь, но само убийство происходит позднее». Как мы видим, это полностью совпадает с обстоятельствами убийства Царской Семьи.
Таким образом, можно предположить, что сознательное использование убийцами числа 12 при подготовке и совершении преступления объяснялось чернокнижным ритуалом и было призван низвергнуть, перевернуть, изменить вселенский миропорядок, сокрушить христианство.
Кто убивал?
Из предыдущих глав читатель мог убедиться, что участие большинства лиц, которых принято считать исполнителями убийства Царской Семьи, является, мягко говоря, сомнительным. В лучшем случае, это были обыкновенные охранники ДОНа, лица, уничтожавшие следы преступления в доме Ипатьева,
Следствие Соколова не поверило ни словам Медведева, ни в переданные слова Белобородова, решив, что они лгали, стремясь уйти от ответственности. Но если подобное утверждение еще можно отнести к Медведеву, то к Белобородову оно вряд ли подходит. В самом деле, зачем Белобородову в кругу своих партийных товарищей было отказываться от причастности к такому «выдающемуся», с большевистской точки зрения, событию? Правда, в некоторых показаниях имя Белобородова фигурирует в сцене убийства, но в других показаниях это его участие отрицается. То же самое касается и почти всех известных участников убийства, за исключением Юровского, который неизменно присутствует во всех показаниях.
В связи с этим возникает резонный вопрос: кто же убил Царскую Семью?
По показаниям обвиняемых, становится понятно, что, вступив в должность коменданта Дома особого назначения, Юровский полностью сменил его внутреннюю охрану. Вот что показывал 7–11 мая 1919 года на допросе у следователя Соколова обвиняемый Якимов: «Через несколько дней люди из Чрезвычайной следственной комиссии прибыли в дом Ипатьева. Их было 10 человек. Их имущество привозилось на лошадях. Чья это была лошадь, кто был кучером — не знаю. Но только всем тогда было известно, что прибыли все эти люди из Американской гостиницы. Из числа прибывших пятеро было нерусских, а пятеро русских. Я категорически утверждаю, что пятеро из них было именно русских людей: они, эти пятеро, все были самые русские люди, говорили по-русски. Остальные же пятеро по виду были нерусские. По-русски говорили, хотя говорили, но плохо. Хорошо я знаю, что (одному из русских) фамилия была Кабанов. Это я весьма хорошо помню и положительно это удостоверяю. Что касается остальных четырех из русских, то я не могу указать, которому из них какая принадлежит фамилия. Но только я помню, положительно, что эти русские, кроме Кабанова, носили фамилии Ермакова, Партина и Костоусова. Указать же, который из описанных мною русских носил фамилию Ермакова, Партина и Костоусова, я не могу, но только, повторяю, они носили эти фамилии. Пятому же фамилию я забыл и не могу сказать, был ли среди них человек с фамилией Леватных. Одного же из описанных мною людей, фамилия которому Кабанов, я запомнил именно по наружности. Эти же фамилии я потому запомнил, что меня как разводящего иногда посылали или Юровский, или Никулин за кемнибудь из них: „Позови Ермакова, позови Партина, позови Костоусова“.
Всех этих прибывших из Американской гостинцы людей мы безразлично называли почему-то „латышами“. Нерусских мы называли потому „латышами“, что они были нерусские. Но действительно ли они были латыши, никто из нас этого не знал. Вполне возможно, что они были и не латыши, а, например, мадьяры. Среди нас же все эти десять человек, в том числе и пятеро русских, просто назывались „латышами“. <…> К „латышам“ Юровский относился как к равным себе». [1302]
В этих показаниях Якимова много неясного и сомнительного. Странно, что он сразу не сказал, что среди прибывших людей из ВЧК был Кабанов, которого он знал по наружности. Почему ему понадобилось сначала промолчать о его прибытии? Ведь если бы Якимов точно знал, что среди прибывших был Кабанов, он бы сказал: «Прибыли 10 человек из Чрезвычайной комиссии, среди них был Кабанов». Зачем понадобилось Якимову довольно длительное время, чтобы вспомнить о присутствии Кабанова? То же самое касается и других прибывших русских, в частности Ермакова, Партина и Костоусова. Их Якимов тоже вспоминает не сразу, спустя некоторое время, как будто кто-то подсказывает ему эти фамилии. В связи с этим любопытно сравнить показания Якимова, данные следователю Соколову, которые мы только что цитировали, и объяснения, данные Якимовым сотруднику Уголовного розыска Алексееву 2 апреля 1919 года. Тогда в объяснении Якимов сообщил: «Была еще внутренняя охрана, в которой состояли пять латышей и пять русских. Из латышей одного звали „Лякс“, а остальных по имени и фамилии он не помнит. Из русских знает только одного Кабанова, имя и отчество его не знает, а остальных совсем не знает по имени, отчеству и фамилии»(выделено нами. — П. М.). [1303]
Таким образом, по объяснению выходит, что Якимов не знал Ермакова, Партина и Костоусова и никогда не слышал о них. Почему же он вдруг о них «вспомнил» на допросе у Соколова? Не все ясно и с Кабановым. Странно, чтобы разводящий Якимов не знал имени и отчества своего сослуживца. Что же, они не общались друг с другом? Наконец, самое любопытное, что из объяснения выходит, что и Кабанов и «латыши» были в доме Ипатьева до Юровского, так как, рассказав об их присутствии в доме Ипатьева, Якимов сообщил: «Последнее время комендантом этого дома был еврей Юровский».
Возвращаясь к протоколу допроса, надо также сказать, что странными звучат слова Якимова, что прибывших людей охранники из Чрезвычайки называли «латышами», независимо, были они русскими или не были. Слово «латыш» именно и служило синонимом нерусского человека, иностранца, чью национальность было трудно определить. Зачем же понадобилось Якимову и его русским товарищам называть таких же русских людей, как и они сами, «латышами»?
Вполне возможно, что поведение Якимова объяснялось состоянием психологического шока, в котором он находился. Не надо забывать, что он был свидетелем чего-то жуткого, что имело место в ночь 17 июля, что подействовало на него крайне угнетающе. Кроме того, на него давил арест, пребывание под стражей, частые изматывающие допросы. Тем более мы не можем быть уверены в том, что к нему в Уголовном розыске не применялись методы физического и психологического воздействия. Стремление сотрудников белого Уголовного розыска получить от Якимова показания на Кабанова, Ермакова и т. д., могло быть обусловлено как уверенностью в их виновности (показания свидетелей, оперативная информация и т. д.), так и сознательным упрощением следствия, стремлением во что бы то ни стало поскорее его завершить. Соколову приходилось кропотливо вытаскивать из Якимова признания. Но сам Якимов в этих условиях попадал в тяжелое психологическое положение: боясь ответственности за содеянное, измученный допросами Алексеева, он был вынужден на допросе у Соколова вспоминать то, что рассказал Алексееву. А так как большая часть из этих рассказов была им придумана, то Якимов путался, терялся и противоречил самому себе в своих показаниях.
Поведение Якимова довольно убедительно объяснил И. Ф. Плотников: «Якимов, видимо, уже не владел собой <…> Фамилий русских чекистов-охранников, кроме как Кабанова, он явно не знал. Имен Костоусова и Партина он просто и слышать не мог. Они вошли в его сознание от настойчивых вопросов, их многократной повторяемости. Все эти люди оставались на ВИЗе [1304] , в Американскую гостиницу (облчека), а затем в ДОН их не брали». [1305]
Так кто же все-таки прибыл вместе с Юровским после его заступления в должность коменданта Дома особого назначения? Показания обвиняемого П. С. Медведева прямо свидетельствуют, что вместе с Юровским прибыло 10 человек «латышей». «В нижнем этаже дома Ипатьева, — показывал он на допросе, — находились латыши из „латышской коммуны“, поселившиеся тут после вступления Юровского в должность коменданта. Было их человек 10. Никого из них я по именам не знаю». [1306]