Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...
Шрифт:
На всех, кого мне приходилось видать в Петрограде, это известно произвело ошеломляющее впечатление: одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало. Но на толпу, на то, что принято называть „народом“ — эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал.
В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями…
Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью. Самые отвратительные выражения: „давно бы так“, „ну-ка — поцарствуй еще“, „крышка Николашке“, „эх, брат, Романов, доплясался“ — слышались кругом, от самой юной молодежи, а старшие либо отворачивались, либо безучастно молчали. Видно было, что каждый боится не то кулачной расправы, не то застенка». [1327]
Но
«Щупленького офицерика не жаль, конечно… он давно был с мертвечинкой», — так отозвалась об убийстве своего Царя поэтесса Серебряного века Зинаида Гиппиус.
Маяковский в 1928 году в стихотворении «Император»глумливо описывал приезд еще до революции Императора Николая II в Москву и писал, что в ландо с молодым военным «в холеной бороде»сидели «как чурки, четыре дочурки», это о Великих Княжнах, к тому времени уже 10 лет как убитых. [1328]
В течение года мучений заключенной Царской Семьи русская интеллигенция продолжала глумиться над ней, равнодушно внимала революционной клевете и даже порой спокойно обсуждала возможность убийства Государя. Так писательница Тэффи писала в газете «Новое Слово» 26 июня 1918 года, то есть меньше чем за месяц до убийства Царской Семьи: «Об убийстве Володарского говорить и писать будут очень много, больше чем о предполагаемом убийстве Николая Романова». [1329]
Для Тэффи, конечно, большевистский демагог Володарский тогда представлялся намного более интересной личностью, чем свергнутый Царь, слухи, об убийстве которого, постоянно циркулирующие в газетах, уже успели набить оскомину.
Кстати, и Коковцов пишет: «сказать, что известие это(об убийстве Государя. — П. М.) поразило меня своей неожиданностью, я не могу. Еще в бытность мою на Кавказе, когда мне приходилось слушать кругом меня самые определенные надежды на близкий конец большевизма, я всегда говорил по поводу перемещения Царской семьи в Тобольск, что это — начало страшного конца, и что гнусная расправа с нею — только вопрос времени».Какое-то поразительно равнодушное отношение к Царской Семье чувствуется в этих словах! Они говорят о том, что русское общество большей своей частью смирилось с неизбежностью убийства не только своего Государя, но и его Семьи. «Бессмысленное очерствение», о котором пишет граф Коковцов, охватило Россию. Царская Семья, столь любившая русский народ, причем не какой-либо «платонической», а вполне реальной действенной любовью, была выдана своим народом в руки изуверов на поругание и мучительную смерть. «Покинутая Царская Семья»— это название книги корнета Маркова как нельзя лучше отражает суть преступления всех сословий русского народа перед ней, этой Семьей Императора Николая II. Подобно Спасителю, во все время своего Крестного пути и восхождения на Голгофу, Царская Семья была почти всеми покинутой. Лишь горстка верных оставалась с Ней до конца. Император Николай II, Императрица Александра Федоровна и Августейшие Дети любили жизнь во всех ее проявлениях. Любили землю, деревья, цветы, птиц и животных. «Il faut les laisser vivre!» [1330], — кричал маленький Цесаревич, наблюдавший за рыбной ловлей и пораженный видом мучений задыхающейся без воды рыбы. [1331]Добрый мальчик! В России не нашлось ни одного человека, который бы крикнул кровавому изуверу, убивавшему Тебя: «Il faut le laisser vivre!», который остановил бы преступную руку. Цветаева, мечущаяся, одержимая, порой богохульная, и в то же время одна из самых духовно одаренных людей русской творческой элиты, уже тогда, в 1917 году, призывала:
За Голубя, за Отрока, за Сына За Царевича младого Алексия Помолись, церковная Россия! Ах, ужели у тебя не хватит На него духовной благодати?Но России не было дела до своего Царевича, умиравшего в подвале Ипатьевского дома. Она была занята увлекательным делом: братоубийственной войной. Убийство Царской Семьи прошло как-то незаметно и буднично, говоря словами Патриарха Тихона, словно это было убийство какого-то разбойника. И почти никто не заметил, как с убийством Царской Семьи скрылась до срока, как Град Китеж, Святая Русь и на ее месте оказалась мертвящая Совдепия. Наступило время такого ужаса, такой безысходности, какое никогда не знавала Русь. И дело было не только в том, что страна была залита кровью, что миллионы крестьян, дворян, рабочих, священников, офицеров, служащих, гимназистов, малолетних детей были загублены, замучены, растерзаны бандой изуверов, но в том, и это главное, что с убийством Царской Семьи ушел тот дух, который и делал Россию отличной от иных стран, тот дух, который Пушкин называл «Русским Духом». Дух этот был Дух Христов, и только будучи преисполнена этим Святым Духом может быть Россия — Россией. Царская Семья, особенно Государь Николай II, была державным воплощением этого духа. Они символизировали собой верность России Христу-Спасителю и верность Ему ставили выше жизни и выше смерти. Именно за эту верность Христу ненавидели Николая II антихристы всех мастей и всего мира, именно за эту верность вели они с ним смертельный бой, именно за эту верность они замучили его и всех его близких. В этом смертельном противостоянии Царя и антихристов русское общество не было на стороне Царя. Оболваненное и жестоковыйное, оно, как и иудейский народ 2000 лет тому назад, возопило к новоявленным пилатам: «распни, Его!»
Простой народ, испытавший на себе всю тягостность большевистского ига, осознанно или неосознанно, стремился вернуть себе Царя.
Вернуть Царя было мечтой и русских монархистов, оказавшихся в изгнании. Им казалось, что это так легко: провозгласить любого великого князя Императором, и Россия вновь обретет монархию. Сколько кандидатов в русские цари было явлено миру! Но все они были обречены исчезнуть. Оказалось, что вернуться к Царю своими силами — невозможно. Царь Града Китежа — Святой Руси — ушел вместе с нею в недосягаемые дали. Вернется ли Царь, вернется ли Святая Русь — ведает лишь один Господь.
Когда Царя не стало, русское общество, в лице своих лучших представителей, пришло в себя и стало мучительно осознавать, что оно сотворило. Царь и его Сын были убиты при попустительстве русских людей. Русский народ в целом потерял право иметь Царя. И эта трагедия космического масштаба с годами осознавалась все больше и больше. Оказалось, что только Царь и Церковь и делали Россию русской. А значит, и само общество могло быть русским только при православном Царе.
И пройдет совсем немного времени после свержения Императора, и опять-таки Цветаева в марте 1918 года с надеждой воскликнет:
Царь опять на престол взойдет, Это свято как пот и кровь!Но уже через год после этих строк допишет в каком-то обреченном отчаянии: «А Ему оставалось жить три месяца!»Вслед за Цветаевой Гумилев выразит саму суть происшедшего: «Тягостен, тягостен этот позор, жить, потерявши Царя!»А через много лет, в эмигрантском Париже, Георгий Иванов напишет:
Эмалевый крестик в петлице, И серой тужурки сукно. Какие прекрасные лица, И как это было давно. Какие прекрасные лица, И как безнадежно бледны: Наследник, Императрица, Четыре Великих Княжны.Эти два слова «прекрасные» и «безнадежно» точно рисуют ужас положения: прекрасное — безнадежно ушло. Это ощущение невольно передавалось автору этих строк в местности у Открытой шахты под Екатеринбургом, которую принято называть Ганиной ямой. Было это в конце 90-х годов XX века. Монастыря тогда еще не было. Старая Коптяковская дорога, лес, заброшенная шахта, и даже растущая над ней сосна — все оставалось внешне нетронутым с черного июля 1918 года. Мне никогда не забыть, как в первый же день приезда на Ганину яму, около 12 часов дня, услышал я шелест крыльев. Это были два огромных, какие бывают только на Урале, иссиня-черных ворона. Они сделали круг над шахтой и приземлились на ветках высокой сосны. Они сидели наверху, и казалось, что они наблюдают за мной, что им не нравится, что я пришел сюда. Посидев несколько мгновений на ветках сосны, вороны взлетели и, издав нечто, подобное карканью, улетели прочь. На следующий день эти вороны появились над шахтой снова, то же повторилось и в последний день моего приезда к Открытой шахте. Я далек был от мистики, но чувство того, что это мрачные стражи стерегут тайну происшедшего на этом месте злодейства, не покидало меня. Казалось, что власть черных воронов над этим лесом, этой поляной и этой шахтой безраздельно. И только крест, белый восьмиконечный православный крест, поставленный на «Ганиной яме» русскими людьми, придавал этому мрачному месту нечто новое и даже радостное. Этот белый крест превращал место чудовищного преступления в величественный, тогда еще незримый, но уже явственно ощущаемый храм торжества Христовой Веры, храм великого мученичества во имя Христово. Император Николай II и его Семья были убиты изуверами. Эти изуверы были уверены, что, убивая Царскую Семью, они навсегда убивают Святую Русь, изменяют ход истории, одерживают победу над Христом. После убийства преступники более полувека делали все, чтобы скрыть суть своего преступления, оклеветать Царскую Семью.