Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
«Золотую середину» определил народный судья.
– По десять суток! – сказал он.
ДОБРЫЕ НАМЕРЕНИЯ
Борщ был отличный. Шницель – обворожительный. Пирожки сами таяли во рту. После настоящего черного кофе я откинулся на спинку мягкого стула и, преданно глядя в глаза официантке, сказал:
– Принесите книгу предложений.
Я специально не сказал «жалоб и предложений», чтобы она не заподозрила меня во враждебных намерениях. Я готов был даже произнести «книгу
– Зачем? – упавшим голосом спросила официантка.
Я интригующе улыбнулся и сказал, что хочу сделать некоторую запись. Официантка, обиженно гремя тарелками, убрала со стола и ушла. Через несколько минут она вернулась в сопровождении полной дамы в шуршащем накрахмаленном халате. Дама оказалась старшим администратором зала.
– Я вас слушаю, гражданин, – сказала она, глядя поверх моей головы.
Я сказал, что мне очень приятно познакомиться с администратором, но просил-то я все-таки книгу жалоб и предложений.
– Нехорошо, – холодно заметила дама. – Если вы чем-то недовольны, то могли бы сказать прямо.
Тут она мигнула официантке, и та начала сгружать с подноса повторение моего обеда. В борще, как айсберги, плавали огромные куски мяса. Шницель по величине напоминал утюг средних размеров. Румяные пирожки громоздились на тарелке египетской пирамидой. Обед, съеденный мною, был настолько калориен, что от нового обилия пищи меня замутило. Я бешено затряс головой.
– Что ж, – пожала плечами администратор, – раз товарищ настаивает, пригласите директора, Машенька.
Пришел директор, внушительный и корректный мужчина. Он присел за мой столик и тоном врача, разговаривающего с душевнобольным, сказал:
– Ну, давайте знакомиться.
И протянул мне почему-то удостоверение дружинника по охране общественного порядка. Чтобы не показаться невежливым, я достал паспорт. Директор посмотрел на штамп с места работы и сурово произнес:
– Козыряете!
– Чем? – пролепетал я.
– Как чем? Званием литератора. За горло берете? А сами к тому же нетрезвые!
Я был трезв, как стеклышко. Но директор уже подал знак. В ту же минуту неизвестно откуда появились два молодца в униформе и, крепко взяв меня под руки, повели из кафе…
СМОТРИ В КОРЕНЬ
У меня заболел желудок.
А может, и не желудок. Во всяком случае, заболело что-то там, внутри. Закололо и застреляло. Я обратился к врачу.
– Здесь болит? – спросил врач, надавливая куда-то под ложечку.
– Примерно, – скосил глаза я.
– А тут не покалывает? – спросил он.
– До этого покалывало, – припомнил я. – А сейчас как будто перестало.
– М-гу. А сюда не отдает? – надавил он в третьем месте.
Я прислушался и сказал:
– Знаете, доктор, еще вчера не отдавало, а вот сейчас вроде бы есть немножко.
– Ясно, – сказал врач. – Это у вас печень. Надо полечиться.
И я стал лечить печень. Через два дня закололо там, где раньше отдавало, и стало отдавать там, где покалывало.
– Возможно, тут вмещалось сердце, – предположил врач. – Сейчас я вас направлю в другой кабинет.
В другом кабинете меня выслушали, прослушали и сказали:
– Сердце надо поддержать. Сердце, знаете ли, никогда не вредно поддержать.
И я стал лечить сердце. Через три дня застреляло там, где до этого покалывало, а еще раньше отдавало, там, где стреляло, начало отдавать, а где отдавало – посасывать.
– Ну вот, теперь картина полная, – сказал врач, к которому я ходил насчет сердца. – Конечно, сердце надо продолжать лечить, но главная загвоздка и основной очаг – в щитовидной железе. Сейчас я напишу вам направление.
И я стал лечить щитовидную железу. Однако картина оказалась далеко не полной. У меня еще оставались селезенка, желчный пузырь, легкие, почки, двенадцатиперстная кишка, желудок и поджелудочная железа. Как выяснилось, кое-что из этого необходимо было серьезно лечить и кое-что основательно поддержать.
Я завел себе специальную папку для рецептов с отделением для анализов, устроился на легкую работу, сменил квартиру поближе к поликлинике и начал откладывать деньги на инвалидную коляску.
Не знаю, как сложилась бы дальше моя судьба, если бы не случай. Однажды в больнице я обратил внимание на плакат, которого раньше почему-то не замечал. Это была жуткая картина. Прямо «Последний день Помпеи» кисти художника Брюллова. Два упитанных лысых микроба карабкались по штормтрапу к сердцу. Один из них держал на плече здоровенный плотницкий бурав, а другой сжимал в руках кувалду. Третий их коллега с кровожадной улыбкой долбил отбойным молоточком почку. Еще двое деловито перепиливали печень двуручной пилой. А последний из противотанковой пушки расстреливал легкие.
«Как будто с меня срисовали! – горько подумал я. – Эхе-хе! Что есть наша жизнь? Миг единый! Ишь как наворачивают, паразиты!» И вдруг я увидел зуб. Самый обыкновенный коренной зуб. Он был нарисован в дальнем углу, и от него шли подстрекательные стрелки ко всем разрушаемым объектам. «Так вот в чем дело! – догадался я. – Вот где зарыта собака!» И я шагнул в зубной кабинет.
– Доктор, – сказал я, – выдерните мне зуб.
– Который? – спросил доктор.
– Какая разница! – махнул рукой я. – Рвите хотя бы этот. Он все равно в сторону смотрит.