Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
У меня, к счастью, такой знакомый имеется. Очень удобный в этом смысле человек. Достаточно минут пятнадцать с ним пообщаться, как все ваши личные неприятности отлетают на задний план.
Помню, первый раз я к нему зашел, когда меня обчистили в трамвае. Какой-то сукин сын вырезал карман у нового демисезонного пальто, вместе с деньгами и двумя пригласительными на торжественный вечер по случаю праздника Восьмое Марта. Даже пачку сигарет забрал, подлец. Начатую.
И вот я оказался в таком дурацком положении. Во-первых, курить страшно хочется от волнения – а нечего. Во-вторых, денег на обратный проезд нет.
Приятель оказался дома. Он стоял посреди комнаты, а вокруг него лежали не полностью еще распакованные венские стулья.
– Привет, – поздоровался я. – С обновкой тебя, выходит? Ну, поздравляю. Я вот тоже пальто завел себе новое. Вернее, было новое. До сегодняшнего дня. А сегодня какой-то…
– Купил вот, как видишь, – перебил он меня. – Да разве это стулья? Дрова это! – он мрачно пнул ногой ближайший. – По девять рублей штучка. Последние деньги угробил – завтра побираться пойду. А на черта они мне нужны? – спроси. Ты думаешь, я на них сидеть буду? Да пусть меня лучше расстреляют! У меня вон табуретка есть. И то я ей не пользуюсь. Я в крайнем случае на корточках посидеть могу. А эту поганую табуретку на всякий случай держу – может, повеситься с нее придется.
– Да что ты, что ты! – испугался я. – Какие слова говоришь! Тебе еще жить да жить. Ну, купил, ну, аллах с ними – со всяким бывает. Запихай их в кладовку или на балкон выбрось…
Часа полтора я его утешал. Коекак поднял настроение. Денег дал взаймы до получки – казенных. Восемь рублей. А сам пошел домой пешком. За карман свой выпластанный уже, конечно, не держался. Господи! – что там мой ничтожный карман, когда у человека такие потрясения!
В другой раз я завернул к нему, когда мне в очередной, уже четвертый, раз отодвинули очередь на квартиру. Нашелся более нуждающийся товарищ, который в связи с переездом на его жилплощадь престарелого папаши не мог дальше помещаться с женой и двумя детьми в прежней трехкомнатной секции. Понятно, домой заявляться с такими новостями для меня было нож острый, и я побрел к нему.
Он как раз затаскивал на четвертый этаж только что купленное пианино. То есть заносили, разумеется, нанятые грузчики, а он стоял внизу и истерично выкрикивал:
– Так!.. Бей его о ступеньки! Царапай! Вали его, сволоча, набок! Ломай его! Уродуй!..
Увидев меня, он сделал плаксивое лицо и сказал:
– Есть у тебя раскладушка, старик? Ночевать попрошусь – не выгонишь?.. Мне уж теперь здесь не жить. Здесь теперь пианино жить будет. А я по квартирам пойду. На постой! В Закаменку, к спекулянтам! Докатился до веселой жизни!
Я охнул и, развернувшись, рысью побежал в магазин за бутылкой – сразу понял, что его в этаком состоянии насухую не утешишь. Никакие слова не возьмут…
Когда у меня сгорел сарай вместе с мотоциклом «Ява», я уже знал, куда надо идти. Правда, нашел его не сразу. Оказалось, что он сменял квартиру и переехал в другой район. Пришлось разыскивать по адресу. Застал я его в чрезвычайно угнетенном состоянии. Он лежал на кушетке, отвернувшись лицом к стене, и первое время даже не отвечал на вопросы. Только отбрыкивался локтями. Потом перевернулся на спину и, уставив скорбные глаза в потолок, тихо спросил:
– Ну, видал?
– Кого?
– Квартиру? – скривился он.
– Еще бы. Аэродром!
– Конура, – сказал он. – Да не в этом дело. Ты комнаты сосчитал?
– А как же! Четыре штуки. Причем две несмежные. Люкс! Помирать не надо.
– Теперь соображаешь? – спросил он. – Четырехкомнатную легче на две отдельные поменять. Я только сейчас дотумкал. Лежал, лежал – и дотумкал.
– Зачем же тебе менять? – удивился я. Он горько усмехнулся.
– Мне-то не надо, – и, приподнявшись на локтях, шепотом сказал: – Бросить она меня решила! Понял?
– Кто? Тася?.. Да что ты плетешь, опомнись!
– Точно, – сказал он. – Сомнений больше нет. Сам подумай: зачем ей четыре комнаты понадобилось? Площадь-то почти не прибавилась – каких-нибудь три квадрата… Бросит, змеюга. По глазам вижу.
– Ладно, – сказал я. – Лежи. И будь спокоен. Я с ней поговорю…
А сегодня у меня особенно мрачный день. Строгий выговор объявили. За растрату профсоюзных средств. И как я про те восемь рублей забыл!
Вдобавок еще пальто новое, которое я после вырезания кармана в ремонт относил, в четырех местах прожгли. Насквозь, до подкладки. Но это все семечки по сравнению с тем, что случилось у него. Он на днях телевизор выиграл по лотерее – Рубин106. Надо идти к нему. Может, сумею чем-нибудь помочь.
УЙМИТЕСЬ, ВОЛНЕНИЯ СТРАСТИ
Вот, говорят, – инфаркт-инфаркт… Будто бы в наше время без него обойтись почти невозможно. Инфаркт там, невроз и так далее. И даже если у которого человека случается инфаркт, то его имя уже начинают произносить с уважением и почтительностью. Дескать, слышали? – у такого-то инфаркт. Словно, такой-то получил повышение
по службе.
Лично я считаю, что это не такая уже неизбежность. И в наше время можно прожить спокойно и положительно. Надо только всегда правильно объяснять окружающие жизненные явления. Чего, к сожалению, многие товарищи делать совершенно не умеют.
Вот, сегодня, к примеру, встречаю я своего близкого соседа Федю Костромина. Встречаю при следующих обстоятельствах. Прихожу утром на остановку, жду трамвай. Спустя некоторое время трамвай подходит. Хороший такой трамвай, еще довольно целый, вполне пригодный к эксплуатации. А в самом вагоне, вижу, сидит ужасно мрачный Федя Костромин и от большого расстройства грызет ногти.
Вот, думаю, странное дело: едет человек в таком замечательном трамвае, не стоя едет – сидит, и более того – рядом место свободное. А между тем, на лице совершенно безрадостное выражение.
– Здравствуй, Федя, – говорю, – чего это ты угрюмый такой?
– Будешь тут угрюмым, – отвечает Федя. – Опять наши пермякам продули.
– Так, – говорю я, быстро смекая, в чем дело. – А Пермь, Феденька, она что – в Америке находится?
– Обалдел ты! – говорит Федя. – Наш, советский город. Такое не знать!..
– Хорошо, – продолжаю я. – Допустим, иногда и наши ведут себя хуже ихних. Они как, пермякито, грубили, подножки ставили или клюшками по головам?
– Да нет, – говорит Федя. – Корректно играли, сволочи!