Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
– Вполне, – оценил я, – подходящие ботиночки.
– Тридцатку отдал, – сказал Миша. – С этого бы дорожного начальника слупить стоимость, чтоб помнил, гадюка!.. Ну, еще по стаканчику?
– Давай, – сказал я. – За твои новые туфли.
Мы выпили еще по стаканчику, и я отправился домой. Возле нашего подъезда в задумчивой позе стоял мой сосед с ведром в руках.
– Здравствуй, Петрович, – приподнял я шляпу. – На закат любуемся?
– Ага, – сказал Петрович. – Машину караулю мусорную.
– Кури. –
– Можно, – сказал Петрович. Мы закурили.
– Заходи вечером в шахматы сразиться, – пригласил я. – Теперь свободно, Петрович. Никто мешать не будет. Ушла от меня жена-то, слышал? Бросила…
– От, лахудра! – сказал Петрович и плюнул папиросой. – Опять к четырнадцатому дому завернула!
И он резво погнался за мусорной машиной, держа на отлете ведерко.
В ЭТОТ СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ
– Смотри, смотри, – толкнул меня локтем Левандовский. – Опять красавица!
Я посмотрел. Навстречу нам действительно шла красавица. Уже седьмая – на протяжении двух кварталов. Она шла празднично и счастливо, будто несла свою красоту на вытянутых руках, распахнуто и хлебосольно даря ее улице. «Я красива, красива, красива!» – отстукивала она каблучками, и лукавая улыбка вздрагивала на ее губах: «Любуйтесь, любуйтесь!..»
– Ффууу! – перевел дух Левандовский и вдруг схватил меня за руку. – Гляди, еще одна!
Тут он закружился на тротуаре, как щенок, которому внезапно отдавили лапу.
– Не могу больше, – ослабшим голосом пробормотал Левандовский. – Свернем на другую улицу.
Мы свернули на другую улицу с неподходящими для существования красавиц условиями: по этой улице громыхали трамваи и мчались, разбрызгивая перемешанный с грязью снег, многотонные само-
свалы.
– Ах-ах, старик! – заговорил Левандовский, неразборчиво ступая по жирным бензинным лужам. – Эх-эх, гонимы вешними лучами…
Против трамвайной остановки «Пляж», сбившись в кружок, стояло десятка полтора мужчин. Они стояли, опустив плечи, и сосредоточенно, как часовщики, рассматривали чтото, находящееся в центре.
От этой толпы вдруг шагнул к нам человек и, отвернув полу телогрейки, показал ларец, доверху насыпанный зеленым изумрудом.
– Берем? – спросил он.
– Что это? – замлел восхищенный Левандовский.
– Мормыш, – таинственно шепнул человек.
– Не берем, – сказал я. – Мы не рыбаки.
– Они не рыбаки! – с мукой в голосе выкрикнул человек. – Не рыбаки они!!! Видали таких?
– А может, возьмем? – спросил Левандовский, и глаза его нежно заголубели. – Ведь они живые. Смотри – шевелятся. Давай возьмем, а?
– Ладно, – сказал я. – Только вместе с ящиком. Отдашь с ящиком, хозяин?
– С ящиком! – невыразимо страдая, закричал человек. – Они хотят с ящиком! Видали?.. Ну, берите!
Мы купили изумрудных мормышей и пошли дальше по улице, безопасной в смысле красавиц.
– Ай-ай-ай, старик! – бормотал Левандовский, прижимая к груди ящичек. – Ай-ай-ай! С окрестных гор уже снега… сбежали.
В одном месте из подвального оконца дома выпрыгнула мышь. Она села на крышку канализационного колодца и быстро зашевелила носиком. В Левандовском вдруг проснулся охотник.
– Гу! – закричал он и погнался за мышью. Мышь, спасаясь, сделала крутой зигзаг. Левандовский затормозил, высекая подкованными ботинками искры из асфальта. Мышь улепетывала в переулок.
– Ы-эх! – крикнул Левандовский и метнул в нее шапкой. Но промахнулся… – Ты видел? – возбужденно сказал он, вытряхивая шапку о колено. – Мышь! Живая! В городе! Ах, черт, не накрыл! Вот бы Алешке ее. Представляешь?..
Возле дома Левандовского пацаны гоняли грязный мяч.
– Кыня, пасуй! – забегая сбоку, умолял тоненький, интеллигентный мальчик. Но красномордый индивидуалист Кыня не пасовал. Тяжело сопя и валяя защитников, он ломился к воротам в одиночку.
– Пасуй, Кыня! – страдал тоненький. – Ну, пасуй же!
Кыня все-таки пасанул, и тоненький с ходу пробил по воротам. Плохо надутый мяч прошел выше воображаемой штанги и угодил в лицо невольному зрителю Левандовскому.
– Весна, – сформулировал, наконец, Левандовский, оскребая со щеки лепешку грязи.
Тут из подъезда вышла Левандовская, посмотрела на травмированного мужа и сказала:
– Опять натрескался?
– Клава, посмотрика, что у нас, – заулыбался Левандовский и открыл ящичек с мормышем.
– У тебя семья есть? – дрожащим от негодования голосом спросила Клава.
– А что такое? – обеспокоился Левандовский.
– Есть у тебя семья? Долг? Обязанности?.. Я тебя просила соли купить, а ты!..
– А я купил! – обрадовался Левандовский. – Вот! – Он достал из кармана пачку соли.
– Потвоему, это «Экстра»? «Экстра» это, мучитель?! – И Клава шмякнула пачкой о землю. Пачка взорвалась, и крупная непервосортная соль застучала по бурым штанам Левандовского.
– Тэкс, – сказал он, провожая взглядом жену. – Слушай, ты не знаешь, к чему это, когда соль рассыплется?
Правый глаз его, в который било отраженное от мормышей солнце, казался зеленым и озорным; левый из центра грязного пятна смотрел печально и растерянно.
НАШ ХОЛОСТОЙ ДРУГ
Семен Разгоняев поискал глазами – куда бы бросить окурок, ничего подходящего не нашел и пульнул его в дальний угол комнаты. После этого Семен брезгливо сказал: