Никому не скажем
Шрифт:
— Вот так! Я же говорил… просто поласкаемся… Моя хорошая чувственная девочка… Любимая моя.
Глава 22
Кит. Настоящее.
— Не хочешь мне рассказать, что это все означает? — киваю в сторону захлопнувшейся за нами двери подъезда и, нашарив в кармане пачку сигарет, срываю с неё фольгу. С неба сыпется снег, да и вообще стоит такая погода, что лучше бы нам разойтись по машинам, а не вот это вот все… Но мы оба не торопимся. Почему-то.
— Нам
— Давно ты занимаешься благотворительностью?
— Лет семь. С тех пор, как познакомилась с Юлькой. Удивила?
— А хотела?
— Удивить? Да. Наверное…
— Тебе удалось.
— Это хорошо.
Ева ничего больше не говорит. Но и не уходит, хотя косится на часы, перед тем как задрать голову к серому, затянутому снежными тучами небу. Смотрю на ее до боли знакомый профиль, и словно не было этих лет…
Подкуриваю. Дым дерет горло и оседает в легких болезненной горечью.
— Зачем ты ко мне пришла, Ева? Той ночью… зачем ты на самом деле ко мне пришла?
— Из-за денег? — она переводит взгляд на меня и широко открыто улыбается. Лохматые снежинки оседают на ее волосах, ресницах и тонкой не по сезону куртке, в которой ей, наверное, удобнее за рулем.
Качаю головой:
— Не верю.
— Правда? Ну, признаться, деньги мне были действительно нужны.
Качаю головой. И почему-то именно в этот момент вспоминаю свой короткий разговор с главбухом:
— Я рекомендовала бы оформить этот платеж, как взнос на благотворительность. У нас будет возможность получить подтверждающие документы?
Кровь шумит в ушах. Я сглатываю колючий удушающий ком.
— На что? — откашливаюсь. — На что тебе были нужны эти деньги?
Слова острыми лезвиями вспарывают глотку.
— Ты даже не посмотрел реквизиты, выходит?
— Не посмотрел.
— Я так и поняла. Деньги ты закинул на счет Юлькиного благотворительного фонда. Один хороший парень нуждался в срочном лечении за границей. И вот… Можешь считать, что сделал доброе дело.
Не понимаю… Я не понимаю, чему она улыбается? Зачем храбрится, я ведь вижу, что этот разговор дается ей нелегко.
Я ведь чувствую, что за произнесенными вслух словами кроется еще столько невысказанного, что мне банально страшно спросить!
Курю. В груди горит все сильней. Мои легкие полны крови. И дыма…
— Зачем ты это сделала? Ты же могла просто у меня попросить? Я бы никогда тебе не отказал. Зачем ты превратила все, что между нами было, в грязь? Зачем, Ева? Ну, что ты смотришь! Скажи! — Ору. Отбрасываю бычок в сторону, сжимаю в кулаки руки, чтобы… не знаю. Чтобы не сжать их на ее глотке.
— Разве это не ты решил, что можешь меня купить? Разве это не ты свято уверовал в то, что я продаюсь, а, Никита?
Так в чем ты меня обвиняешь? В том, что я тебе
— Зачем? — мой голос вновь скатывается в шепот.
— Не знаю! Я до последнего верила, что ты одумаешься. Посмотришь на реквизиты и одумаешься. Но ты был так уверен в своей правоте…
— И, заметь, на это у меня были все основания! Разве ты не из-за денег была с отцом? Не сейчас, — выставляю вперед руку. — Тогда… В самом начале. Разве он не купил тебя? Ну, что молчишь?! Скажи, ради чего ты меня предала!
Скажи, Ева, оно того стоило? Я же… подыхал без тебя! Я же без тебя подыхал…
Дерьмо! Какое же дерьмо, господи. Еще чуть-чуть, и я разревусь, как тогда, в девятнадцать, когда узнал, что она меня предала. Грудь ходит ходуном, легкие горят, и воздух в них врывается с громким свистом.
— А Яковлеву ты, очевидно, трахал в предсмертных конвульсиях… — невесело улыбается Ева.
Что?! Что, мать его? Что?!
Открываю рот. Смотрю в ее полные слез глаза и не могу выдавить из себя ни слова. Потому что виноват. Потому что виноват, да! Но, в то же время…
— Я никогда… никогда тебя не предавала. Знаешь, в чем твоя проблема, Кит? В том, что ты меня по себе мерял.
Рисовал мой портрет, но красками своих грехов. И знаешь, что? Мне это надоело. Пошел ты к черту! Пошел… ты…
Ева резко разворачивается, стремительно переходит дорогу и, пока я прихожу в себя, скрывается за тонированными стеклами Мерседеса. Отмираю и бегу за ней следом, но когда я уже почти поравнялся с машиной, Ева бьет по газам.
Недолго думая, дергаю пассажирскую дверь и каким-то непостижимым образом в последний момент запрыгиваю в салон.
— Ты спятил?! Я могла тебя переехать!
Потираю ушибленную ногу и поворачиваюсь к Еве лицом.
— Нам нужно поговорить.
— Я спешу. У меня работа… — Ева с силой сжимает руки на баранке и смотрит прямо перед собой. Если честно, я уже и сам боюсь нашего разговора. Но отступить не могу. Похоже, наше «никому не скажем» зашло слишком далеко.
В какой-то момент мы перестали говорить даже друг с другом…
— Так ты поезжай. Обсудим все по дороге.
— А как же твоя машина?
— Никак. Попрошу пригнать к офису.
Ева кивает. Устало растирает глаза и таки прибавляет газу. Во все еще прохладном салоне повисает гнетущая тишина.
— Где у тебя тут подогрев сидений?
Не то, чтобы это важно. Я просто понятия не имею, с чего начать. Ева удивленно косится на меня, но все же вытягивает руку и нажимает по очереди две кнопки под магнитолой. Заду становится ощутимо комфортнее.
— Ева… — накрываю ладонью ее руку, покоящуюся на коробке передач, но она тут же выдергивает ее из моего захвата. Закусываю изнутри щеку. Боль отрезвляет. Опять молчу. Ее холодность не добавляет мне красноречия.