Никому ни слова
Шрифт:
Очнулся я, сидящим на палубе метрах в пятнадцати от исходной точки, мокрым и здорово помятым. Руки, вывернутые в неудобное положение, крепко сжимали леерную [23] стойку. При этом самостоятельно разжать пальцы я не мог. Помогли подоспевшие через четверть часа Андрей с помощниками, освободившие меня не без помощи универсального релаксирующего средства типа «шило», которое я автоматически принял внутрь.
Надо сказать, что и нашли меня около кормового ограждения не сразу. Собственно говоря, меня вообще-то и не искали, а случайно натолкнулись. Вахтенный клялся, что видел своими глазами, как я взлетел на гребень волны и исчез из зоны обзора. Еле удалось его убедить, что это было пресловутое изделие с двумя нулями, а вовсе не мое тело. Увидев меня, он потыркал пальцем в мой живот, проверяя плотность иллюзий, и осенил всех окружающих крестным знамением. В вахтенный журнал записали ранее подготовленную легенду об утрате изделия. Как ни странно, этим, да еще перебитой посудой на камбузе, ущерб
23
Леер – ограждение вдоль бортов и вокруг люков на кораблях. – Примеч. редактора.
После этих будоражащих событий я снова начал курить, хотя курево, собственно, у всех на судне уже почти совсем закончилось. В один из дней, когда мы получили добро на возвращение в базу, мне не досталось ни одной затяжки. Уши распухли. Я уже в который раз перерыл все возможные закоулки в поисках бутылки с бычками, но так ничего не обнаружил и не мог понять, куда же делась моя «заначка». Неожиданно я вспомнил, что еще в самом начале похода, вызванный к командиру, я потушил сигарету и, не найдя более подходящего места, запихнул ее в щелку между двумя листами декоративной обшивки.
Чем глубже я погружался в свои воспоминания, тем крупнее мне казался засунутый за обшивку окурок. Когда я взялся за отвертку, чтоб до него добраться, он, в моем воображении, дорос до размеров, превышающих длину стандартной сигареты раза в полтора. Вывернул я ровным счетом пятьдесят два шурупа, что позволило снять панель каютной обшивки и проникнуть в пространство, заполненное трубопроводами, кабелями, коробами и прочей начинкой. С каждым новым вывернутым шурупом надежда на предстоящий перекур росла; тем катастрофичнее показался крах былых иллюзий. Ничего, даже отдаленно напоминающего курево, в открывшемся пространстве обнаружено не было. А вот следы крысиной жизнедеятельности имелись в наличии и весьма обильные. Точно, решил я, крысы, эти гнусные твари, сожрали мой окурок!
С мыслями о страшной мести грызунам я отправился в кают-компанию, в буфете которой еще раньше приметил банку с крысиной отравой. Инстинкты не подвели меня: я застал грузинских кулинаров за вскрытием небольшой деревянной коробки, содержимое которой составляла дюжина толстенных сигар.
Это был подарок кубинских моряков – наших верных соратников по борьбе с империализмом, запрятанный горцами еще с позапрошлого похода, отмеченного памятным братанием с военно-морскими посланцами Острова Свободы. В обмен на страшную клятву о неразглашении тайны я получил три здоровенные сигары и, забыв вздорные мысли о ядах, поспешил в свою каюту, где, надрываясь от кашля, вызванного ядреным сигарным табаком, принялся закручивать все пятьдесят два шурупа. Восстановив обшивку, я гордо выпрямился, но поскользнулся, и нога моя оказалась в проеме за стенкой рундука, из-за которого… Ну да, из-за рундука на свет Божий выкатилась бутылка из под шампанского, содержащая пару десятков весьма ароматных бычков, превративших мою радость в настоящее счастье.
До возвращения в базу оставалось только пройти проливы и Черное море наискосок.
***
Собираясь после похода в отпуск, я быстренько сдал аппаратуру и все отчеты по ее испытаниям, абсолютно забыв про таинственное изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ», о котором мне напомнил наш техник-комплектатор.
– А где рельса? – спросил он, просматривая расписки, акты и упаковки приборов.
– Какая рельса? – задал я встречный вопрос, и тут до меня дошло. Рельсой мы называли огромный стальной профиль-станину, предназначенный для установки и крепления на нем всяких объективов, линз, прицелов и прочего добра для измерений высокой точности. По весу, размерам и внешнему виду эта штука мало отличалась от железнодорожного рельса. В начале индекса были вовсе не угрожающие нули, [24] а две буквы «О». Теперь я мог расшифровать таинственную аббревиатуру, означавшую не более, чем «оптическая ось длиной 2700 миллиметров, усиленного типа, производство экспериментального завода». Стало понятно подозрение Сида о возможном применении мичманами этого изделия в гараже: действительно, чем не перекрытие над воротами под укладку бетонных плит? Я достал из-за пазухи выписку из вахтенного журнала, перечитал ее, и мне стало неуютно. В самом деле, было очень сложно представить себе силу, способную так истерзать и изорвать трехметровую железяку. Разве что ядерный взрыв, да и то – в самом эпицентре.
24
Нули – один или два – используются в делопроизводстве для обозначения степени секретности того или иного документа. – Примеч. редактора.
– Волной смыло, – сказал я, отдавая бумажку и постукивая по колену потухшей трубкой, – штормило.
Прочитав текст, техник испуганно попытался поймать мой взгляд, однако я сосредоточился и с выражением лица побитого судьбой, но живучего и еще грозного пирата произнес:
– На Флоте бабочек не ловят!
***
Изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ» успешно списали с материального учета. Скорее всего, никто даже не вникал в
***
С тех пор прошло двадцать лет, и я решительно бросил курить. Всерьез.
Фотограф
Заболел фотограф. Не смертельно, но довольно тяжело. Если б это случилось в фотоателье на Приморском или на Большой Морской, тогда нечего было бы и рассказывать. Но это был не рядовой кустарь, а военно-морской ас экстра класса в звании мичмана, правда, самоучка, как, впрочем, и множество других, небесполезных для флота специалистов.
Долбануло его, буквально, в бок. Аппендицит. Вроде, не проблема: вырезать да зашить. Однако произошло это на гидрографическом судне в западном Средиземноморье. При этом судно следовало через Гибралтар для выполнения задания, главным действующим лицом которого как раз и был этот самый мичман, от которого требовалось засечь, подкрасться и сфотографировать во всех видах новую американскую атомную подводную лодку, по всем данным пересекающую Атлантику по пути в Испанию в подводном, естественно, положении.
Америкосы по понятным причинам фотографироваться не очень любили и всплывали только почти у самого побережья, что препятствовало получению приемлемых снимков. Если, конечно, не впереться по-нахалке в чужие терводы и не приблизиться к объекту на дистанцию фотозалпа. Можно было, наверно, и чуток подождать, когда в зарубежных журналах появятся качественные изображения лодки на стапелях, на ходу и у причалов. Обычно больших задержек с этим в семидесятые годы прошлого века не было: налогоплательщикам исправно демонстрировали этих монстров, сжиравших их трудовые доллары в лихорадочных попытках запугать «красных», то есть нас, а заодно и своих – «синих», наверно, или «голубых». Мы ведь их именно такими цветами рисовали на своих оперативных картах. Впрочем, не в цветах дело; руководство требовало изображения новой супостатской подлодки безотлагательно, с обычным в СА и ВМФ сроком готовности – вчера и до обеда, что обсуждению не подлежало. Потому-то и был послан специалист по фотосъемкам с двумя ящиками уникальной техники, хитрыми объективами и многими километрами пленок. И на тебе – заболел.
Корабельный доктор на гидрографе, старлей Веня, был врач толковый, но вовсе не хирург, а дерматолог по призванию и основной специальности. А посему диагноз он поставил дня через два, пощипав кожную складку на пузе мичмана, пролистав стопочку своих справочников и переговорив в телеграфном режиме с флагманским медиком эскадры, тертым и опытным, как старая повитуха. Тот, мудрствуя лукаво, сообщил, что, согласно собранной им за многие годы статистике, у моряков в этом месте может быть только один дефектный элемент – аппендикс. По его словам, дети, женщины, алкаши, слесаря, бухгалтера, администраторы и прочие штатские типы с подобными симптомами способны страдать десятком различных заболеваний, что моряку – ни к лицу, ни к заднице. Поэтому, утверждал заслуженный мастер скальпеля, надо без тени сомнения и интеллигентских раздумий удалять к чертовой бабушке лишний отросток, пока тот не рванул, как старая якорная мина, сорванная штормом с вечной привязи и выброшенная к причалам.
На живом человеке Вениамин раньше ничего более серьезного, чем волосы, ногти и прыщи, не терзал. Оперировать в одиночку он отказался категорически и потребовал себе в ассистенты хотя бы такого же пытливого медика, каким был сам. И надо же было случиться, что поблизости, в суточном переходе, оказался только один советский корабль – эсминец, на котором служили добрый доктор Леня и я.
Леня тоже не был хирургом, а имел прекрасную специальность анестезиолога, что позволяло ему безапелляционно заявлять о своей способности вырубить кого угодно по мере необходимости. Иногда, когда доктор был обижен или слишком возбужден, он обещал вырубить всех без исключения. Звучало это несколько самоуверенно, учитывая его небольшой рост и худощавое телосложение. Вместе с тем, он смело применял на нас все имеющиеся знания и заблуждения, а в прошлом месяце произвел уже вторую за этот поход операцию по удалению аппендикса. Его жертвой на сей раз оказался мичман Мизин, старшина команды БЧ-2, известный своей прижимистостью. На корабле с недоверием отнеслись к известию, что тот дал у себя что-то вырезать. Ассистентами в ходе данного действа были кок Слава и я. Кок был выбран, естественно, благодаря своему опыту работы с соответствующими продуктами животного происхождения на камбузе. Вторым подручным я оказался случайно, пытаясь выпросить у доктора стакан спирта для празднования Дня Парижской коммуны. Он пообещал выделить даже больше запрошенного, но при условии моей встречной поддержки в ходе предстоящей операции. Добровольцев не было. А на прошлом аппендиците, увидев первый неглубокий, но кровавый разрез, штатный санитар отключился и чуть было не угодил головой в операционное поле. Была небольшая качка, и, к счастью, его отшатнуло в сторону. Я нерешительно колебался с ответом, но Леня подкупил меня заявлением об ограниченности перечня лиц, достойных доверия. По его мнению, в этот круг, кроме нас с ним, могли войти еще человека два-три, которые отсутствовали ныне в ближайшем и отдаленном окружении. Операция и праздник Коммуны прошли успешно.