Никому о нас не говори
Шрифт:
— Это что?
— Тебе, — спокойно заявляет Полина. На её оштукатуренном лице, кажется, вся серьёзность мира. — Бери. Это действительно тебе нужно.
Я сама не понимаю, как эта коробка оказывается у меня в руках. Полина в прямом смысле всовывает её мне и гордо удаляется к соседнему окну. Даже слово вставить не получается.
— Что это? — тут же подаёт голос Соня, отложив телефон. — Она башкой поехала?
— Не знаю, — бормочу я, ставя коробку на подоконник.
Что это за явление народу в лице Петровой?
— Не думаю, что это хорошая идея, — тут же торможу Трофимову с опаской.
— Ну не бомба же там, — задумчиво фыркает она.
— Но и не торт…
Я нутром чую, что открывать это не стоит. Только Соня — такая Соня. Даже не советуется со мной. Ничего не происходит: ни взрыва, ни побега тараканов… Через мгновение мы обе смотрим на дно этой коробки.
И у меня до боли сжимаются кулаки и до скрипа стискиваются зубы, а под тканью моей рубашки проползает мерзкий холод. На дне коробки уложены шампуни и аэрозоли от блох, ржавые садовые ножницы и использованные одноразовые бритвы.
Я прекрасно осознаю, что всё это значит. Что это за коробка и зачем Петрова подсунула её мне.
— Вот дуры конченые, — слышу шипение Соньки как издалека.
Злость приливает к щекам, а перед глазами скачут мушки. На одном дыхании и порыве я хватаю коробку и подлетаю к Полине и Жене, что устроились на соседнем подоконнике.
— Петрова, — цежу я, смотря в её нахальные глаза, — отвали от меня. — Кидаю её «подарок» на окно, а его содержимое звенит внутри. — Что за идиотизм? Зачем ты это делаешь?
Женя давится смешком, а Полина, изображая невинность, хлопает наращёнными ресницами:
— Дорогая Анечка, может, я просто помочь тебе хочу. Ну как-то нехорошо девочке ходить такой мохнаткой.
У меня горит в груди. Боже, как же мне хочется повыдёргать ей космы. Но стою, глотаю свою злость и жгу эту стерву глазами.
— Петрова, заткнись, а? — Ко мне подоспела и Соня.
— О, подружка прискакала. Ты-то хоть бреешься или тоже мандавошек разводишь? — Полина говорит последнюю фразу достаточно громко, чтобы любопытные носы обратили на нас внимание.
— Не твоё собачье дело, — огрызается Соня.
— Тяф-тяф, — театрально усмехается Полина. — Слушай, Трофимова, ты же нормальная, чего тогда вот с этой тусуешься? Давай к нам.
— Да пошла ты.
— Ну смотри, второй раз предлагать не буду. Но подружку свою побрей, — Полина тыкает в меня пальцем, а я отмахиваюсь.
— Если ты думаешь, что это меня задевает, — не надейся, — и пускай я снова вру, у меня пульс шумит в висках, но смотрю на разукрашенную курву не моргая.
А Полина словно чувствует меня изнутри. Она победно растягивает губы в улыбке:
— Задевает. Ещё как. Я вижу. Ручки трясутся, глазки бегают.
—
Мгновенно вся моя злость на выходку тиктокерши меняет траекторию, ныряя холодным комом в живот. О нет. Вот сейчас Сонька сболтнула лишнего, и Полина реагирует как и должна. Хмурится, а потом округляет глаза:
— Какой рюкзак? Какое воровство?
— Ой, вот только не надо. Актриса ты никудышная, — кривится Трофимова. — Сегодня же расскажем всё…
— Соня, идём, — я одёргиваю её и сразу же утаскиваю в сторону.
Сейчас Полина ни фига не актриса, она ведь действительно не понимает, о чём речь. А мне и не надо. Мне нужно увести говорливую Соню от неё.
— Иди-иди, Просветова. Выращивай дальше своих мандавошек. Побрейся уже, наконец, звезда волосатая! — по коридору расходится громкий и очень чёткий выкрик Полины.
Её слова огненным ударом прилетают мне в спину. Заставляют лёгкие сжиматься, вытравливая кислород из моего оплёванного тела. Именно оплёванного. Только такой я себя сейчас и ощущаю.
Одногруппники и абсолютно чужие лица вокруг… Это слышали все. Кто-то стыдливо прячет глаза, кто-то смотрит на меня с сочувствием, которое мне сейчас и не нужно. Кто-то поддерживающе хихикает и уже достает телефон.
А ещё я слышу откровенный ржач. Мужской гогот, делающий старый паркет ёлочка у меня под ногами зыбучим песком. Вдруг понимаю, кто может быть в той толпе, от которой и идёт самый громкий смех. Видимо, пока я разбиралась с Полиной, не заметила появление того, кого третий день ищу глазами.
И каждый голос в коридоре смешивается в жуткую симфонию звуков.
Я знаю, что нельзя. Что, если я сейчас чуть поверну голову и найду взглядом Горина, это добьёт меня окончательно.
Но всё происходит само собой. Крошечного движения моей головы хватает, чтобы увидеть его, стоящего у противоположной стены. Тимур вальяжно прислонился к ней спиной и затылком, надменно вскинув подбородок. Он не захлёбывается от смеха, как его друзья-упыри рядом, но и не пытается кого-либо одёрнуть. У Тимура в какой-то нечитаемой эмоции искривляется уголок рта, стоит лишь нашим взглядам столкнуться.
Моё грохочущее сердце спотыкается и врезается в рёбра. Это, оказывается, очень больно.
Головой понимаю, что должна держать лицо. Нападки Петровой — это всего лишь отсутствие у неё ума. Я не могу и не должна зависеть от мнения разукрашенной стервы, но этот тяжёлый взгляд Тимура...
Я знаю, что Горин всё слышал и видел.
Мне хочется раствориться в воздухе. Слиться со штукатуркой на стенах, просочиться через пол. Я хочу деться куда угодно, лишь бы не ощущать на себе этот внимательный прищур зелёно-карих глаз.