Никто, кроме нас!
Шрифт:
НИКТО НЕ УЙДЕТ!!!
Появившийся непонятно когда, он будет замечен и снят солдатами только утром. Снят с невероятными предосторожностями, которым они научились с тех самых пор, как в первый раз рванула в руках у наиболее ретивого намалеванная на вот такой же простыне карикатура – это было еще осенью.
Этот плакат не был заминирован.
Леха привычно расставил на столе вскрытые упаковки, поклонился. Генерал-майор Иверсон кивнул мальчишке, бросил ему плоскую банку сардин – русский ловко поймал, снова поклонился.
– Иди, иди, –
Третий поклон – мальчишка вышел.
Двое гражданских, только-только снявших теплые куртки, проводили мальчишку внимательными взглядами.
– Это неосторожно… – начал один из них, ставя на стол ноутбук.
Иверсон хмыкнул:
– Не волнуйтесь, он не понимает английского. Лопочет три десятка слов, треть о еде, треть – ругательства. И кроме того, он уже убежал – порадовать своих этой банкой…
Мужчины переглянулись, усаживаясь. Иверсон накрыл ладонью ноутбук.
– Погодите, – тихо сказал он. Лицо генерала передернулось. Гости переглянулись. – Вам не кажется… – полковник криво усмехнулся. – Вам не кажется, что этот бизнес не имеет смысла более?
– Поясните вашу мысль, – так же тихо и настороженно произнес старший из гостей, до сих пор молчавший.
– А тут нечего пояснять, – вкрадчиво сказал генерал-майор. – Ни для кого уже не секрет, что операция проиграна; более того – мы этой попыткой оккупации, может быть, и подкосили Россию, но заодно разрушили и весь привычный нам мир. Лично в моем родном городе – уличные бои…
– ЭТОТ товар, – мужчина тронул ноут, – будет в цене при любом мировом строе.
– Я не о товаре, я о себе, – покачал головой Иверсон. – Это не цена – семь процентов. Согласитесь, что под прикрытием армии США вам работалось неплохо. Так прикройте теперь представителя этой армии. Десять процентов и место в вашем вертолете.
Мужчины снова переглянулись. Старший усмехнулся:
– Вы ведь командующий базой. Одной из важнейших в зоне «Центр».
– Сегодня – да, а завтра для меня не найдется даже места на Арлингтоне, – процедил Иверсон. На его лице на миг проступил страх.
– Хорошо, мы заплатим наличными, – с легкой брезгливостью и отчетливым нетерпением сказал мужчина.
– И не долларами, – усмехнулся Иверсон, слегка расслабившись. – Я предпочту британские фунты.
– Конечно, – был ответ…
…В холоде сеней пар, вылетавший изо рта распластавшегося по стене мальчишки, был единственным, что могло его выдать. Но в выстуженные сени из комнаты никто не торопился соваться.
Леха знал, что там сейчас напьются и уснут. И тогда…
А пока надо было ждать.
Изба загорелась около двух ночи. Генерал-майор Иверсон, вывалившийся из окна, сидя в снегу, смотрел, как рушится крыша, тяжело дыша перекошенным ртом. Кто-то поднимал его, кто-то натаскивал на плечи куртку. Смаргивая и выдыхая неусвоенные алкогольные пары, Иверсон качался в руках солдат, даже не пытавшихся тушить особенно страшное на лютом морозе пламя.
Потом внутри что-то взорвалось.
Представители фонда «Future» из дома так и не выбрались.
Полулежа
– Терпи… терпи… больно, зато уцелеют…
– Ой мама!!! – выл мальчишка. – Ой больно, не могу-у-у!!! Ой пустите!!! – но оставался лежать.
Рядом на столе мерцал экран ноутбука. Несколько человек, склонившись к экрану, невозмутимо просматривали какие-то сведения.
Эту картину я увидел, входя в штабную землянку.
Я раньше никогда не думал, что можно довольно уютно устроиться в землянках. Нашу кормилицу-деревню расхерачили ковровой бомбежкой еще в начале ноября. Правда, мы к тому времени уже два дня как ушли в лес, на заранее подготовленное место – агентура у нас работала с полной отдачей. Но я все равно с некоторым сомнением копал котлованы и вообще приготовился к зиме, полной лишений.
Оказалось, что все не так страшно.
– А, Серенька, – обернулся ко мне Михаил Тимофеевич. – Как дела?
– Да так, – я откинул капюшон теплой куртки-трофея с нашими самодельными нашивками, погрел руки у печки из бензиновой бочки. – Пусто на дороге. Между прочим, я сразу говорил, что пусто. Только зря в снегу валялись. Пацаны спят уже, я доложиться…
Тут я заметил лежащие около топчана разрезанные летние кроссовки с тонкими носками и спросил наконец:
– А Леха чего тут? – и добавил: – Я не понял, он что, в этих говнодавах по лесу бежал?! Нужда какая?! Девятнадцать кэмэ!!!
– Да вот, – капитан Логинов кивнул на ноутбук. – Базу интересную притащил. Хоть сейчас новый Нюрнберг созывай.
– Минус тридцать на улице! – я подошел к топчану, сел, толкнул нашего начальника агентурной сети в плечо: – Ты что, освиноумел?
– Сережа, Сережа, – взяла меня за капюшон Екатерина Степановна, наш отрядный врач. – Не трогай его, я его спиртом напоила… – и обернулась к командиру: – Два пальца надо резать. На левой ноге. Деревяшки уже. А так обойдется.
– Резать?! – мне показалось, что я ослышался, потом – даже поджал пальцы в теплых легких бурках, обшитых кожей. В конце сентября во время налета я схлопотал осколок в правый бок – его вынимали, влив в меня стакан самогонки, и я толком ничего не помню. Но это осколок (величиной с ноготь моего пальца, он чуть не дошел до печени, как мне потом сказали), вынули – и все. А пальцы?
Леха уже явно ничего не воспринимал – дышал ровненько, смотрел сонненько и куда-то не сюда. Екатерина Степановна раскладывала МХН – малый хирургический набор, вертевшийся тут же Бычок поставил кипятиться воду. Я махнул рукой, с жалостью посмотрел на Леху и отошел к столу.
– Хоть что принес-то, стоило рисковать? – горько спросил я. – Глянуть можно, не очень секретно?
– Полная база, – сказал Михаил Тимофеевич. – Медицинская, довоенная. Сведения по пятидесяти тысячам детей от года до шестнадцати лет из семи центральных областей… Помнишь, перед войной стали резко печься о здоровье нации? Фонды разные, государственные вливания, шум-гам… Там тщательно детишек обследовали… А вот ты, смотри, – Михаил Тимофеевич поманил меня ближе.