Никто, кроме президента
Шрифт:
– Нет-нет, газетчики перепутали, – успокоил я всполошившегося Сердюка. – Рядовой протокол. Сейчас вот отсижу в президиуме культурной конференции, завтра отмечусь в Кремле, послезавтра совместное посещение синтез-балета в Большом. И домой.
Бывший мой босс Гектор любил повторять: «Был бы визит, а рабочим я его сделаю сам». Чистым протоколом была только сегодняшняя конференция – мой запоздалый долг ЮНЕСКО. Главной же целью поездки были, естественно, обе встречи с президентом Волиным, причем на вторую, неформальную, я возлагал особые надежды. За три часа сидения в одной театральной ложе нетрудно выяснить, имеет ли Москва что-нибудь против меня, а если да, то как с этим справиться. Давным-давно, когда я еще был послом Украины, мне случилось мельком законтачить с Волиным – тогда еще некрупным чиновником кремлевской
– Василь Палыч, а что такое синтез-балет? – подал голос Сердюк.
– Это новое изобретение, вроде солянки, – важно объяснил я своему бодигарду. Благо мне самому растолковали эту премудрость на прошлой неделе, и я еще не успел забыть. – Будут и танцы, и пантомима, и лазерное шоу – все в одном флаконе… Между прочим, роль Марфы станцует твоя разлюбезная Светлана Васильчикова.
– Шутите! – Сердюк всплеснул руками, роняя газеты. – Честное слово?
Этой весной мадам Васильчикова одарила Штаты гастролью в составе сборной труппы «Bolshoy в Нью-Йорке». Одно представление этой дикой халтуры в кокошниках и соболях мне, скрепя сердце, пришлось высидеть вместе с президентом Индонезии. Тот был в восторге от русской экзотики, а в еще большем восторге был Сердюк – от Васильчиковой. Он искренне считал эту брунгильду в пуантах 44 размера образцом женской красоты и грации.
– Честное ооновское, – поклялся я. – Станцует. Зуб даю. Мне программу прислали по факсу.
– Тогда я возьму с собой стереотрубу… – в радостном оживлении сообщил мне Сердюк. Но тут же, покраснев, добавил с преувеличенной деловитостью: – …в смысле чтобы зрительный зал сверху осмотреть. На предмет снайперов.
3. ШКОЛЬНИК
– …Нет, Федя, это не Жванецкий! Напоминаю, что до третьего раунда можно было не спешить называть имя гостя. К сожалению, наш Федор Петрович Кашинцев, сектор номер три, поторопился и не угадал. Но! Его идея была интересной и остроумной. Давайте же поаплодируем Федору Петровичу. На сегодня он выбывает из игры, а мы с вами уходим на пять минут рекламы!
На мониторах пошла веселенькая компьютерная заставка. Дети с поросячьим визгом устремились кто в туалет, кто к автоматам с бесплатной «Пепси» и леденцами. Я же утер трудовой пот и поплелся из студийного павильона на лестницу – курить и расслабляться.
Расслабиться не вышло. Едва я запалил свою «Яву», как услышал сверху:
– Добрый ве-е-е-чер, Лев Абрамович!
По лестнице спускались Миша Леонтьев вместе с каким-то болотным хмырем полузнакомого вида. То ли социологом, то ли сексологом, то ли астрологом – вечно я путаю этих довольных жизнью дуремаров, перебегающих с канала на канал. Миша, как всегда, был со мною барственно-приветлив, зато полузнакомый хмырь не церемонился. Проходя мимо, он похлопал меня по плечу и хихикнул: «Привет, Школьник!» А на середине лестничного пролета обернулся и дурашливо продекламировал: «Учиться, учиться и учиться!»
Скотина, уныло подумал я. Еще один фигляр хренов – какой, интересно, по счету у меня? Стотысячный, наверное. Ну почему, скажите на милость, мне не быть хотя бы Рабиновичем? Достойная фамилия. Откровенная и прямая. С отчасти криминальным – что сегодня небесполезно – намеком на того самого Рабиновича, который ходил на дело. Ладно, пусть не Рабинович. Я даже готов носить неразгрызаемую, как старая слежавшаяся вобла, фамилию Каценеленбоген и с затаенным ехидством наблюдать за муками кадровиков. Но не повезло. Наш еврейский бог оказался таким же чертовым юмористом, как и его скандинавский кореш, глумливый пакостник Локи. В результате я родился Школьником.
С этим клеймом более-менее терпимо было только в школе. Уже в Гнесинке, где я постигал теорию музыки, каждый третий баритон и каждый второй бас считали необходимым гыгыкнуть при встрече и сморозить какую-нибудь глупость про школьника, забывшего дома дневник. В армии сержант-молдаванин, кряжистый, как старый бук, и такой же башковитый, упорно считал меня второгодником, которого выпихнули на срочную из последнего класса. В музыкальном журнале, куда я после армии пришел в отдел критики, меня держали за малыша лет двадцать и продолжали посылать за пивом и сигаретами, даже когда я приблизился к сороковнику и стал ответсеком. «Эй, Школьник, сгоняй по-быстрому в магазин! Ну не упрямься, коллектив ждет, давай-давай!» Одно время я был близок к тому, чтобы сдать бастион и взять фамилию жены. Но та, как назло, носила старинную поповскую фамилию. От превращения в Льва Абрамовича Крестовоздвиженского меня удержало природное чувство гармонии.
При совке я был приговорен до старости ходить в юношах. Моя фамилия настраивала всех на легкомысленный лад. Таких не выдвигали на большие посты – что, мол, еще за Школьник в нашем взрослом учреждении? Не смешите серьезных людей. Началом своей карьеры в правительстве я был обязан путчу и недолгому демократическому разброду в кадрах, когда на должности ставили кого ни попадя – лишь бы не идиот и не красный. В своем Минкульте я поднимался по ступенечкам, не пропустив ни одной: референт, ведущий специалист, завотделом, завсектором, замминистра, первый замминистра и, наконец… Ура-ура. Школьник стал начальником. Удивительно, что из министров меня турнули лишь при Волине, и то далеко не сразу, а когда премьером поставили Клычкова. В прежних правительствах, где тон задавали аспиранты и завлабы, был уместен и Школьник. В новом кабинете министров, очень похожем на старый партхозактив, Школьнику места, само собой, не нашлось. Вместо меня на культуру бросили Колюню Соловьева, моего однокашника по институту Гнесиных и не то двоюродного, не то троюродного племянника «Подмосковных вечеров». Номенклатурный зад анкетно безупречного Колюни за три секунды овладел моим бывшим креслом. Я в нем хотя бы ерзал. Теперь оттуда не слышны даже шорохи…
– Лев Абрамыч! – На лестницу высунулась очкастая голова моего режиссера Татьяны. – Рекламный блок закругляют через полторы минуты, детей мы уже согнали. Я иду за пульт, и вы не задерживайтесь.
– Да-да, – сказал я, – докуриваю.
Не надо думать, что я не страховался и заранее не подстелил себе соломки. Подстелил, аж целую копну. Мой всегдашний пессимизм сделал меня осмотрительным. Еще за полгода до финального пинка я зарезервировал себе проект на главном федеральном канале. Прямой эфир дважды в неделю, прайм-тайм, развлекательно-познавательное шоу «Угадайка» для всей семьи. Кому, как не Школьнику, работать с детьми? Я вписался. Нет шоу, кроме «Угадайки», и Лев Абрамыч – пророк ее! Две дюжины сопляков от пяти до пятнадцати за час сорок, минус реклама, должны сообразить, что за гость прячется под маской. Моя задача – отвечать на их наводящие вопросы. Задача гостя – молчать в тряпочку, но быть готовым к шестиминутному монологу в конце, когда его разоблачат. Несложно. Даже детсадовец поймет…
– Лев Абрамыч! Время!
– Иду, господи, иду.
На полпути я попался в руки гримеру, обсыпавшему мне пудрой нос, лоб и одну щеку, а затем возник на подиуме – в то мгновение, когда рекламщики убрали заставку.
– Итак, друзья, мы открываем заключительную часть игрового шоу «Угадайка». Напоминаю, что у каждого игрока осталось право всего на один вопрос ко мне, потом им придется дать свой ответ… Та-ак, вижу. Поднесите микрофон к сектору один. Всем внимание: вопрос задает Иван Васильевич Коновалов!
Иван Васильевич, белесый клоп лет пяти, напрягся от волнения и выдал:
– Лев Абламыч, он подалки любит далить?
Я скосил глаз в свою шпаргалку. Хм. Ничего такого о нашем госте там не говорилось. Но, с другой стороны, кто же не любит делать подарки близким? В моем бегунке нигде не сказано, что он – патологический жмот. Значит, импровизируем в пользу клиента.
– Думаю, Ванечка, что любит.
– Тогда у меня есть ответ. Это… это… это Дед-Молоз!
Весь первый сектор, где подобрались такие же клопы, довольно зааплодировал, убежденный в победе своего Вани. Из крайнего, шестого сектора, где давно не верили ни в Деда-Мороза, ни в деда Мазая, ни даже в Шварценеггера, наоборот, раздались свистки и дружное улюлюканье. Сектор номер три состорожничал и промолчал: ровесники Феди Кашинцева в существовании нашего Мороза уже сомневались, но импортный Санта-Клаус был для них пока непреложной реальностью.