Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство
Шрифт:
Я думал: не попытаться ли найти дорогу обратно в железнодорожный сарай, остаться там и обсохнуть, прежде чем снова смыться утром? Но решил, что полиция, скорее всего, вернется туда на каком-то этапе своих поисков, особенно если Джон и остальные рассказали, что снова видели меня и я все еще нахожусь в этом районе.
Хотя дождь начал стихать спустя час или два, все в лесу еще было насквозь мокрым, и на меня капало с деревьев, когда я проходил под ними. У меня все болело от усталости и холода, но присесть, прилечь или укрыться было негде. Это превращало мои идеи о свободной дикой жизни в лесу в нелепые фантазии маленького мальчика, коими они и являлись. В конце концов я вышел из-под капающих деревьев на пустынную дорогу и, по крайней мере, мог плестись, не перебираясь через корни
Хотя мне нужно было оставаться одному, чтобы чувствовать себя в полной безопасности, одиночество ставило передо мной другую проблему, заключавшуюся в том, что воспоминания, которые я бы хотел запихнуть в своем сознании поглубже, всплывали наружу и не давали мне покоя. Чем больше я вспоминал, что происходило со мной за мою короткую жизнь, тем злее я становился, и тем больше убеждался в том, что так не должно быть, что это неправильно. Много лет я предполагал, что большинству детей приходится терпеть хотя бы что-то из тех вещей, через которые прошел я, но теперь я взрослел и получал лучшее представление о том, на что похожа жизнь других людей, и все яснее видел, что это неправда. Может, я и злился на Пита за то, что он сменил школу, или на Джона за то, что он выдал меня, но они позволили мне хотя бы мельком взглянуть на свою жизнь, после чего я понял, что у меня все шло совершенно ненормально. Я видел, как они потрясены даже обрывками информации о моей семье, так что должны были существовать и другие люди, которые почувствовали бы то же самое, узнав о моей ситуации. Может быть, подумал я, мне не придется бороться в одиночку. Возможно, где-то есть хорошие люди, которые помогут мне, если я обращусь к ним и объясню все как есть. Я не мог доверять полиции из-за того человека, который приходил к дяде Дугласу, но, наверно, существуют и другие организации. Мой мозг судорожно работал, пока я шел, и холодная, мокрая одежда натирала мне кожу, превращая каждый шаг в мучение.
Я вспомнил, что Пит рассказывал мне о специальных телефонах доверия для детей, с которыми жестоко обращаются их семьи. Я никогда раньше и не думал звонить туда, потому что мама, Амани и дядя Дуглас так часто говорили мне, что никто не поверит ни единому моему слову, что я со временем поверил в этот «неопровержимый факт». Мать всегда так убедительно врала представителям власти, и я полагал, что они поверят ей и отвезут меня обратно, если я попытаюсь обратиться за помощью. Я был в таком ужасе от мыслей о том, что сделает со мной мать, если снова заполучит меня после того, как я попытаюсь выдать ее, что мне никогда не хватало духу попробовать. Но теперь, когда я основательно все обдумал и оставался в безопасности более недели, я начал несколько иначе смотреть на вещи. Пит поверил всему, что я ему рассказал, и Джон, и все остальные дети, которые хотели позаботиться обо мне, так что, возможно, поверили бы и остальные.
Теперь, когда у меня было время поразмыслить надо всем, что случилось со мной за последние восемь лет, я начал понимать, что мой случай должен быть исключительным. Если Пит, Джон и остальные были так шокированы небольшими подробностями моей жизни, я даже не могу представить, как бы они отреагировали, узнав всю правду. Может быть, люди, работающие на телефоне доверия, тоже мне бы поверили и помогли, как Пит и дети у железной дороги. Но к кому лучше всего обратиться? Я все еще был убежден, что они просто посторонние, которые могут причинить мне вред, если я ошибусь со своим выбором.
Пит несколько раз говорил мне позвонить по одному номеру, который я смог вспомнить, потому что он специально был подобран таким простым, чтобы легко запоминался. Пока все эти мысли крутились в моей голове, я начал задумываться, не был ли Пит прав. Возможно, именно эти люди могли бы понять, через что я прошел, если бы им рассказал. Наверно, они были достаточно опытными, чтобы определить, что я нисколько не вру. Может быть, они даже смогли бы защитить меня от матери, Амани и дяди Дугласа. Эта идея становилась все соблазнительнее, пока я шлепал ногами по темной, холодной, пустынной дороге.
Когда я добрался до маленького сельского супермаркета по безлюдной, одинокой дороге, я направился прямиком в телефонную будку лишь для того, чтобы укрыться от дождя и дать себе несколько минут, чтобы придумать, как действовать дальше. Я так замерз, промок и проголодался, что остро осознал, что не смогу долго жить вот так, сам по себе. Я собирался найти кого-нибудь, кому я могу доверять и кто сможет помочь и защитить меня от матери и остальных. Когда я стоял там, дрожа, оглядываясь вокруг, и вода стекала по шее с мокрых волос, я заметил карточку, прикрепленную к доске для объявлений над аппаратом, содержащую тот же номер, о котором говорил Пит. Я словно получил знак свыше, словно Бог или ангел пытались сказать мне, что делать дальше. Но даже после этого мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с духом и поднять трубку. Стук сердца отдавался в ушах, пока я неуклюже набирал номер замерзшими пальцами.
Я оставался на линии достаточно долго, но никто не отвечал, и после нескольких минут ожидания я повесил трубку, и какая-то часть меня была даже рада, что не придется искать слова, описывая совершенно постороннему человеку, на что похожа моя жизнь. Нервы снова подводили меня. Что, если люди на том конце провода позвонят в полицию, а те отправят меня обратно к матери? Были все шансы, что она убьет меня за побег. Но если я не получу помощь, то, скорее всего, умру от холода и голода. Я долго стоял, пытаясь успокоиться, потом снял трубку и снова набрал номер. Снова после нескольких гудков никто не ответил. Я повесил трубку и попытался дозвониться еще несколько раз, но каждый раз у меня сдавали нервы, прежде чем кто-нибудь отвечал. Как я мог доверять кому-либо, когда все всегда предавали меня, издевались надо мной или бросали меня? Папа ушел, Уолли ушел, Пит ушел, мои друзья, живущие рядом с железной дорогой, выдали меня. Почему я должен верить, что эти люди отличаются от них? Но на улице была кромешная тьма, а дождь снова усиливался. Какой у меня оставался выбор? Я не мог провести остаток своих дней, прячась в телефонной будке. Я позвонил снова, и мне ответил спокойный, приятный женский голос, прежде чем я успел повесить трубку.
Я не мог найти слов, чтобы начать разговор, и стоял, такой же немой, как и несколько лет назад, с комом в горле и совершенно растерявшийся.
– Ты все еще там? – спросила женщина через секунду. – Могу я тебе помочь?
– Меня бьет моя мама, – промямлил я наконец.
– Ладно, – сказала она так, как будто это была самая разумная мысль, которой я мог с ней поделиться. – Откуда ты сейчас звонишь?
– А что? – спросил я, моментально заподозрив неладное, и был уже почти готов снова убежать под дождь.
– Мне просто нужно знать, в безопасном ли ты месте. Ты звонишь от кого-то?
– Нет, из телефонной будки.
– Сейчас уже глубокая ночь, так что ты, должно быть, вышел из дома?
– Нет, я сбежал оттуда на хрен! – Меня все начинало раздражать, и я знал, что нужно взять себя в руки и постараться успокоиться, если я хотел, чтобы она мне помогла.
– Ох, хорошо. – Похоже, ее нисколько не смутило мое отношение и сквернословие. Может быть, мой звонок не был таким уж необычным и она привыкла иметь дело со страхом и агрессией звонящих детей. – Надолго ты сбежал?
– К чему все эти вопросы? – хотел я знать. – Что вы собираетесь сделать, чтобы помочь мне?
– Прежде всего нам нужно знать твое имя.
– Зачем?
– Мне нужно знать, как к тебе обращаться. Меня зовут Сьюзан, а тебя?
Я ответил не сразу – начал переживать, что совершил ошибку, но в то же время было приятно находиться в укрытии и разговаривать с обладательницей такого милого и приятного голоса, с кем-то дружелюбным.
– Джо, – наконец произнес я.
Она разговаривала со мной еще некоторое время и задавала не так уж много вопросов.