Никто не заплачет
Шрифт:
— Да. Мне надо с вами поговорить. Вы ведь в этом подъезде живете? Давайте пройдем к вам в квартиру.
— Ой, а можно на улице? Если я сейчас дома появлюсь, да еще с милиционером… И вообще у нас дома трудно вести серьезные разговоры.
— Хорошо, — кивнул Гоша, — можно и во дворе, на лавочке.
— Я вообще-то все уже сказала следователю, — сообщила Ира, когда они уселись на единственную свободную от дворовых бабушек скамейку. — Хорошо, что Инну выпустили. Это точно не она убила.
— Почему вы в этом
— Ну, по-соседски, — пожала плечами Ира, — один раз к нам в почтовый ящик их телефонный счет бросили, я занесла, поболтали немного. Потом однажды Станислав Михайлович ключ оставил в замочной скважине снаружи. Я увидела, позвонила в дверь.
— Он был настолько рассеянным человеком? — удивился Мальцев.
— Я его совсем не знала. Но, наверное, был растяпой, если мог так ключ оставить.
— Ира, расскажите мне, пожалуйста, что вы видели и слышали на лестнице в тот вечер.
— Ну, в общем, я уже рассказывала следователю.
— И все-таки давайте еще раз, подробненько, с самого начала. Вот вы стали спускаться по лестнице. Вы до этого сидели на подоконнике или вышли из квартиры?
— Я сидела на подоконнике, потом забежала домой на секунду, а потом спустилась вниз. Но, если уж с самого начала… Я еще раньше, видела, как Станислав Михайлович выходил из дома в тот вечер.
— Во сколько это было? — быстро спросил Гоша.
— Около семи. Точнее сказать, не могу. Я шла из булочной, мать попросила хлеба купить. А он выходил из подъезда, в костюме, в галстуке, такой весь парадный, одеколоном от него пахло.
— Вы запомнили потому, что обычно он ходил в другом виде?
— Нет. Он часто надевал пиджак, но, знаете, с джинсами, с темной рубашкой или даже с футболкой. А чтобы вот так, при галстуке, это редко.
— Значит, он вышел из дома около семи, — задумчиво произнес Мальцев, — и при полном параде.
— Да, около семи. А вернулся около девяти.
— И вы все это время сидели в подъезде?
— А где лее еще? — фыркнула Ира. — Во дворе бабки пристают, дома родители. Где ж еще можно спокойно пообщаться?
Мальцев вытащил сигареты, закурил.
— Можно мне тоже? — попросила Ира. — Я свои там, у ребят, оставила.
«Рановато тебе курить в шестнадцать-то лет», — хотел сказать Гоша, но раздумал, протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой.
Девочка глубоко затянулась и тут же закинула ногу на ногу, томно прищурившись, выпустила дым из ноздрей, медленно повела плечами. Сигарета делала ее взрослей и раскованней.
«Смешные они, — подумал Мальцев, — смешные и глупые. За то время, пока они торчат по подъездам и подворотням, курят, пьют пиво и кадрят друг друга, каждый из них мог бы по два языка выучить, компьютер освоить, банковское дело или еще что-нибудь полезное. Хорошо, что моему Сереже только шесть и нет у нас пока этой головной боли
— Как вы думаете, тот человек, с которым Зелинский разговаривал у лифта, вошел в подъезд вместе с ним? Мог он ждать, например, в закутке у подвальной двери?
— Нет, там никто не стоял. Я несколько раз бегала туда-сюда. Моя бабушка во дворе сидела, на лавочке. Я ей сначала кофту принесла накинуть. Потом она еще очки попросила. В общем, загоняла меня совсем. Если бы кто-то стоял в подъезде незнакомый, я бы заметила.
— Так, значит, они вошли вместе. И вы услышали обрывок разговора, когда спускались по лестнице.
— Да. Станислав Михайлович сказал: «Что за бред, откуда ты такой взялся…» Я дословно не помню, но что-то в этом роде. А тот… — девочка наморщила лоб под челкой, — подождите, он, кажется, что-то про ясность говорил, мол, люблю ясность, не надо усложнять… И еще Зелинский сказал: «Слушай, может ты псих?» Вот эту фразу я хорошо запомнила.
— А лицо того человека вы случайно не запомнили? — тихо спросил Гоша.
— Он стоял лицом к лифту, я видела его сзади и чуть-чуть в профиль, но совсем мельком.
— Как он был одет?
— Обыкновенно, — пожала плечами Ира, — джинсы, рубашка с короткими рукавами.
— Рост, телосложение?
— Невысокий. Пониже Зелинского на полголовы. Худощавый, но крепкий. Волосы короткие, скорее светлые, чем темные… Нет, я его совсем не запомнила.
— Молодой?
— Если бы я лицо видела… Но не больше сорока, это точно. Знаете, фигура, осанка… Да, скорее молодой.
— Вы сказали следователю, что почувствовали враждебность между ними, напомнил Гоша.
— Да, мне показалось, они сейчас начнут друг другу морду бить. Прямо воздух сгустился.
Попрощавшись с Ирой Лукьяновой, Мальцев тут же вернулся в подъезд, поднялся на пятый этаж и позвонил в дверь квартиры Зелинских.
Инна встретила его в белом махровом халате до полу и в чалме из полотенца на голове.
— Отмываюсь от вашего КПЗ, — мрачно сообщила она, возвращая Мальцеву удостоверение, — до сих пор чувствую себя свиньей после ваших нар! Вопросы мне уже все задали, подписку о невыезде взяли. Что еще?
— Еще вопросы, Инна Валерьевна, — улыбнулся Гоша, — извините, служба.
— Ладно, проходите. Могу даже чаем угостить.
— Спасибо, не откажусь.
На кухне все сверкало стерильной чистотой. Инна Зелинская в халате и в чалме из полотенца напоминала героиню какого-то рекламного ролика, но какого именно, Мальцев не мог вспомнить. Полные чувственные губы, кошачий разрез светло-карих глаз, тонкий, чуть вздернутый носик. Очень красивая женщина.
Он сел на широкую деревянную лавку, дождался, пока хозяйка нальет воды в чайник, включит его, усядется напротив, и только тогда задал свой первый вопрос.