Никто не заплачет
Шрифт:
Балконная решетка проломилась. Два окровавленных человека рухнули вниз с пятого этажа на теплый пыльный асфальт. Из «Москвича», припаркованного у собачьей площадки, выскочила девочка, бросилась к распростертому телу маленького человека в светлой куртке, упала на колени и заплакала.
Вокруг стали собираться люди, какая-то старушка подошла к девочке, осторожно попыталась поднять ее.
— Не надо, детка, не смотри. Но девочка не замечала никого вокруг. Она горько плакала и повторяла одними губами:
— Володенька…
Юрий узнал его сразу. Мертвые глаза детдомовца Коли Козлова глядели в прозрачное июньское небо. По небу медленно плыли редкие ослепительно белые облака, где-то совсем высоко чертила быстрые зигзаги случайная шальная ласточка.
— Граждане, разойдитесь…
— Ребенка уберите отсюда. Чей ребенок?
— Девочка, встань. Ты знаешь этого человека?
— Туда нельзя! Стойте!
Сквозь толпу зевак, милиционеров и оперативников прорвалась светловолосая молодая женщина, бросилась к девочке.
— Сонечка… Господи…
— Товарищ майор, неужели это правда Сквозняк? — услышал Уваров голос у себя за спиной.
Юрий оглянулся. Рядом с ним стоял незнакомый младший лейтенант, совсем молодой, рыжий, веснушчатый.
— Сквозняк, — кивнул Уваров, — он самый.
— Товарищ майор, здесь с ребенком плохо, то ли шок, то ли истерика. И женщина рыдает у второго трупа. А второй без документов, будем пока оформлять как неизвестного?
Уваров удивился, почему сразу не заметил женщину и ребенка. Ведь второй труп лежал совсем близко, но майор в первые несколько мгновений видел перед собой только мертвого Сквозняка и больше никого.
«Вероятно, у меня тоже легкий шок», — подумал Уваров и взглянул на второй труп.
Молодая женщина и девочка лет десяти сидели, обнявшись, прямо на асфальте и плакали над вторым погибшим.
«Неизвестный мужчина, около тридцати, невысокого роста, худощавого телосложения», — машинально отметил про себя Уваров.
— Вера! Верочка! Соня! Да пропустите же меня! — Какой-то парень, очень бледный, с разбитым лицом, в разодранном пиджаке, рвался из рук толстого милицейского старлея.
Голос у парня был хриплый, слабый, он едва стоял на ногах.
— Не положено, — басил старлей и крепко держал его за плечо, — слышь, че говорю, не положено! Тем более ты под градусом.
— Да не пьяный я, пустите, мне надо их увести отсюда. Им плохо, обеим.
— Плохо, так сейчас «скорая» все равно приедет, как положено…
Уваров подошел к женщине и тихо спросил:
— Салтыкова Вера Евгеньевна? Она вскинула на него заплаканные ярко-голубые глаза.
— Да.
— Майор Уваров, ГУВД. Ребенку или вам нужна медицинская помощь?
— Нет, спасибо… Все нормально. Он помог обеим подняться
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Соня, — горько всхлипнула девочка.
— Можно посмотреть, что у тебя в руке? Она разжала кулачок. На ее ладони майор Уваров увидел старинные золотые часы-луковицу.
Глава 34
— Пшичка станичка Карлштейн, — весело сообщил машинист в микрофон.
Утренняя электричка из Праги была почти пустой. Шел мелкий теплый дождик. Поезд тяжело остановился, из последнего вагона на платформу спрыгнули Вера и Антон.
Цветные, как леденцы, огни семафора отражались в мокром асфальте. Электричка прогудела печальным басом и отчалила.
Свернув с шоссе, они долго поднимались по извилистой тропинке на крутой холм. Уютный сонный городок остался внизу. Небольшой двухэтажный дом стоял на поляне, окруженной трехсотлетними раскидистыми дубами. Черепица осыпалась, стены облупились, ставни были заколочены. Ключ лежал в узком углублении между стеной и карнизом, под окном, которое выходило в сторону часовни Святого Креста. Проржавевший замок долго не поддавался. Наконец дверь громко заскрипела.
В доме пахло сыростью, было темно и страшно.
— Дай мне руку и смотри под ноги, — сказал Антон.
Лестница, ведущая на чердак, была шаткой и скрипучей. Большой фанерный ящик с полустершейся надписью «Мокко» стоял в углу. Под ящиком оказался небольшой кейс. Он был не заперт. Мягко щелкнули блестящие замочки. Вера тихо охнула. В кейсе лежали толстые пачки стодолларовых купюр, перетянутые банковскими бумажными лентами.
— О Господи… — выдохнул Антон и тупо уставился на деньги.
Все кончилось. Нет брата, есть толстые пачки долларов. Они столько лет мечтали с Дениской именно об этом — о миллионе долларов. Да, здесь, вероятно, как раз миллион, не меньше.
Вера стояла рядом и растерянно молчала.
Они оба молчали, пока спускались по лестнице, запирали дом, шли назад, к станции. Навстречу им проехал разноцветный «Икарус», прошла группа американских туристов, бодрые румяные старички и старушки оживленно обсуждали местные цены и особенности пейзажа. Характерное проглатывание гласных выдавало в них южан, откуда-нибудь из Алабамы.
— Да, — опомнился Антон, когда они вышли из электрички на старом пражском вокзале, — надо поменять несколько сотен и пойти позавтракать в хороший ресторан.
Они сели на влажную лавочку в привокзальном сквере. Антон тревожно огляделся, открыл кейс, достал пачку долларов. На ней была написана сумма — 10 000. Он разодрал бумажную ленту, вытащил не глядя несколько купюр, остальные убрал назад, в кейс.
Протянув купюры в окошко обменного пункта, он подумал, что даже не посчитал их, не знает, сколько собирается менять.