Никто не заплачет
Шрифт:
— Нет, у нас тоже отключила
— Ну вот, — вздохнула Таня, — а я так надеялась у тебя помыться по-человечески. Надоело из ковшика поливаться. Чувствую себя немытой, как бомж. Вообще, Веруша, все отвратительно. Дом превратился в свинарник, денег нет, как говорит моя мудрая свекровь, у нас в доме все течет, но ничего не меняется. Ни одного исправного крана, ни одной целой табуретки. А я пишу диссертацию…
— Так ведь краны и табуретки — это мужское дело, — заметила Вера, — ты тут ни при чем. Пусть Никита чинит.
— Ты представляешь моего Никиту с отверткой в руках? — Таня усмехнулась. На самом деле это чушь собачья.
— Какие овцы? — не поняла Вера.
— Те самые, из пробирки, — Таня резко встала и заходила по кухне с сигаретой в руке, — овцы-двойники.
— А, это которых из донорских клеток выращивали, — вспомнила Вера. — О них ведь совсем недавно по телевизору говорили, в газетах писали как об открытии, которое перевернет мир.
— Мир обычно переворачивает не наука с ее гениальными открытиями, а древняя человеческая глупость, которая норовит из каждого открытия соорудить людоедский топорик. — Таня загасила сигарету и тут же закурила следующую. — Я десять лет изучаю ДНК. Чем больше знаю, тем меньше понимаю. Каждый добросовестный ученый рано или поздно утыкается мордой в чудо, в Божий замысел. Но не у каждого хватает мужества в этом самому себе признаться.
— А я слышала, какой-то известный фантаст выступал по телевизору и сказал, мол, если про искусственных овец объявляют спокойно всему миру, значит, у них там, в Англии, уже подрастают искусственные мальчики, суперсолдаты, — заметила Вера.
— Лягушки подрастают, крысы… А мальчиков пока нет, слава Богу. Но скоро будут. Каждая семья сможет законсервировать клетку своего ребенка. Про запас, на всякий случай. Вдруг несчастье какое? А тут — пожалуйста! Берешь клетку и выращиваешь точную копию. И себя самого повторить можно, если очень хочется, если сам себе так сильно нравишься. Можно мир заполнить стадами одинаковых людей. А кто-то будет решать: вот этого продублируем, он правильный человек, а того — не надо. Ересь это, такая опасная, что и представить пока трудно. Повторить неповторимое! Отбирать лучшие образцы и штамповать людей… Ужас! Вот представляешь, второй Александр Сергеевич Пушкин. Интересно, будет он писать точно такие же стихи или другие?
— Мне кажется, — задумчиво произнесла Верочка, — он вообще стихов писать не сможет. Внешне, физиологически — да, это будет точная копия. Возможно, привычки, инстинкты повторятся. А вот стихи вряд ли.
— Правильно. Организм повторить можно. А душа? Значит, будут выращивать организмы, будут повторять до бесконечности здоровых, сильных особей обоего пола. А скорее всего, расплодятся и придурки в немыслимых количествах.
— Почему?
— Да потому, что только придурок, самовлюбленный болван может считать себя совершенством, достойным точного повторения. А вся моя диссертация — ересь.
— Но твоя диссертация ведь не об этом. — Вера встала и включила остывший электрический чайник.
— Да об этом! Сейчас вся микробиология — об этом! И кибернетика, и физика… Ты видела по телевизору, какое было лицо у Каспарова, когда его компьютер в шахматы переиграл? Смоделировали разум мощнее, чем у шахматного гения. И гений плачет, как ребенок. Вся современная наука — суицид человеческого интеллекта. Даже не суицид, а самопожирание! Искусственный разум, искусственная клетка… Зачем? Господь Бог все уже создал, живое, натуральное, бесконечно разное, и лучше не придумаешь! Нет никакого научного прогресса, есть движение вспять, к людоедскому топору!
— Ну, уж ты загнула, — покачала головой Верочка, — не все так страшно. Нельзя же остановить научный прогресс.
— Вот когда пойдут строем с лазерными автоматами одинаковые биопридурки, тогда он сам и остановится, научный прогресс, — проворчала Таня.
Она была взвинчена, щеки ее пылали. Верочке показалось, что за те две недели, пока она не видела свою школьную подругу, Таня похудела еще больше.
В школе их называли «толстый и тонкий». Они дружили с первого класса и были диаметрально противоположны во всем. Таня, очень худенькая яркая брюнетка с огромными черными глазами на тонком, точеном лице, считалась самой красивой девочкой в классе. Она всегда была лидером, у нее был жесткий мужской характер, она вечно попадала во всякие конфликтные истории, пыталась дураку доказать, что он дурак, хотя знала, что это бесполезно и опасно. Если она бралась за какое-то дело, то всегда доводила его до конца, чего бы это ни стоило.
С четырнадцати лет главным делом в ее жизни стала биология.
— Если я когда-нибудь и выйду замуж, — говорила она, — то только за такого же фанатика науки, как я. Любой нормальный мужик сбежит от меня на следующий день. Но скорее всего я останусь старой девой.
Таня вышла замуж в девятнадцать. Никита Логинов, физик-ядерщик, был старше ее на десять лет и до смешного походил на классического растяпу-ученого из старых кинокомедий: встрепанная шевелюра, застывший, устремленный внутрь себя взгляд, мятый пиджак. Он вечно терял очки, часы, перчатки, зонтики, записные книжки. В их доме был стабильный беспорядок, питались они бутербродами, чаем и кофе, но вот уже одиннадцать лет жили душа в душу и были счастливы.
На самом деле две творческие личности под одной крышей это не так страшно. Крыша, конечно, может протечь или вообще рухнуть, чинить ее некому, но они этого даже не заметят. Главное, чтобы никто не приносил себя в жертву чужой гениальности…
Таня работала в НИИмикробиологии, несмотря на свои тридцать лет успела стать достаточно известным ученым. Ее статьи публиковались в специальных журналах, ее имя уже знали микробиологи Европы и США, ей пророчили большое будущее в науке. У них с Никитой была дочь Соня десяти лет. Научная работа отнимала все Танино время, и ее постоянно мучила совесть, что ребенок растет как трава в поле, без присмотра.
Периодически на Таню накатывали волны тяжелых творческих депрессий и накрывали ее с головой. Она казалась самой себе тупой и бездарной, свои теоретические разработки считала блефом и околонаучным трюкачеством. Все валилось у нее из рук, она нервничала из-за любой ерунды. Странность заключалась в том, что причинами депрессий бывали вовсе не неудачи. Наоборот, если что-то в ее работе не ладилось, она азартно преодолевала препятствия, выходила из тупиков, легко переносила бессонные ночи, могла сутками не вылезать из лаборатории. Однако как только эта научная гонка с препятствиями завершалась победой, Таня сникала, мрачнела. Никто не понимал этого, ее поздравляли с очередной удачей, о результатах ее исследований писались восторженные отзывы в научных журналах. Но никакого удовлетворения она не испытывала. У нее начиналась очередная депрессия, и выйти из этого состояния ей помогала только работа.