Никто не знает Сашу
Шрифт:
Не до него. Вообще, не до него. Маруся, блядь. Дура, ты Маруся. Вынесла мне тогда весь ум. Кто просил-то. Так что не до него. Хоть «Мурку», хоть «Централ». Повезло, считай. И так гружёный. И так.
А Жанна краснеет. Сидит красная. Вся злая и красная. Взгляд ловит. Не смотрю. Знаю, что. Знаю. Жанна – так. Хабалистая. Я с пацанами хочу. Потому – Жанна. Жанна – так. А Жанна – красная. Ногой под столом сучит. Тыкает. Ну посмотрел. Ну? Смотрит. Типа, оскорбилась. Принцесса. Перед пацанами неудобно. Знает, сука. На что давить. Бабы всегда знают. Малыша типа. Ох, Маруся.
Лады. Подойду. Парниша сам ввязался. Парнише-то стрёмно. Но тоска напрягает. И «Мурку» – это он спутал. Спутал ты, парниша. Я ему тихонько
И тут он как затягивает. Как затягивает. Как с языка. Про типа малыша. Про Марусю. Про все. Как я всё для неё. Всё отдал бы. Жанна – так. Марусе – отдал бы. Я ей всё отдал, Марусе, а она со мной так. Зачем она так со мной, когда я ей всё отдал. А он тянет это из меня – я отдал тебе всё, а я понимаю, что я – не отдал. Я не сделал нихуя для Маруси-то. Что всё, что я сделал для Маруси – нихуя. Всё, что я сделал для Маруси – всё хуйня, хуйня из-под ногтей, надо больше, больше для неё сделать, это же Маруся, а он из меня это прям и тянет, а больше я и не умею, я и так всё отдал, а он сука тянет и тянет и юность свою разбитную Марусе отдал неоглядную он тянет и стеклянный уют рюмочек он тянет а она готова от меня типа малыша хотя я и не сделал нихуя хоть и отдал ей всё и всё это так внутри и шевелится тянет понимаешь вот как в детстве мне отец Высоцкого включал и я стоял и у меня мурашки и все зимы и бухачи и как мы любились с Марусей и он тянет и я вот-вот кончусь как отец угорел по пьяни а он тянет не переставая как будто идёшь один в новогоднее утро почти протрезвевший и ветер с реки и в квартире тихо и все спят и зима и пустой перрон и поезд едет и в окнах город из которого навсегда хотя я никогда из города навсегда но он тянул я прям тогда а он пел и пел и я так и застыл так и застыл как будто до сих пор там стою и слушаю…
13. Саша Даль. Бык.
Он хотел сегодня спеть им новые, но теперь было всё равно. Перед ним был бык. И быка надо было заколоть. Заманить и заколоть. И Саша затянул – я отдал тебе всё. И бык замер. На полпути к столику. Огромные плечи поднялись со вздохом и медленно опустились. Бык развернулся. Он стоял и слушал. Песня была и мулетой, и шпагой. И Саша вонзал её – строку за строкой – в кирпичное сердце быка, под восхищёнными взглядами зрительниц.
Саша попал. Саша всё правильно считал в его глазках. Мрачное, нехорошое, беспомощное. Теперь надо вести по этой тропинке. Без права на промах. Каждая должна попадать. И попадала. «Паруса» он слушал вообще, как надо – не дыша. И пока он не выдохнул, Саша, даже не дав ему прохлопаться, ударил шальной блюзовой «Последней». Как ладонью – наотмашь. Голова Быка откинулась. Тело быка вздрогнуло. Спохватившись, изогнулся набок, в карман – за телефоном. Наивный. Хочет поймать чудо. Зафиксировать свою гибель. Брюнетка уже летела к нему.
– Витя! Что за хуйня?! – Увесистое мартышечье лицо переломлено обидой.
– Дай послушать
– Вить. Ты чё. Ты за женщину свою, или за этого мудака?!
– Дай послушать. Душевно…
Развернулась и, стуча каблуками, ушла в соседний зал. Ёжик потянулась за ней. Картошка в недоумении оглядывался.
…он нащупал в Быке этот
нерв и предельно бил в него. После «Последней» он, конечно, спел «К тебе». Эту порывистую, юную, с надеждой. Бык опустил телефон, снимая пол. Бык стоял как надо, ноги квадратом, всё по Хемингуэю. И сразу после надежды Саша резко ушёл в сторону, взмахнул грифом, красной подкладкой и заиграл ему «Дурачка». С лирики
В один момент он чуть не сбился. Показалось, что среди зрительниц сидит Ксюша. Он знал, что это невозможно. Такое иногда бывает. Видишь в зале тех, кого нет. Саша прикрыл глаза. Он пел и пел, не для них, для быка. Лишь к концу концерта они стали потихоньку проваливаться в его спираль. В его танго. Но всех захватить он так и не смог. Дешёвая шлюха.
Он закончил, быстро встал, с треском оторвал гитару от провода и…
– Парниш, слушай, ну прям. Спасибо. От души.
– Пожалуйста.
– Слушай, а есть диски.
– Четыреста рублей.
– А там есть это, про отдал?
– Есть.
– А подпишешь Марусе? – беспомощные, поверженные глазки. С теплом, с испугом.
Саша смотрел, не отрываясь. Урод. Саша не выдержал. Улыбнулся в ответ. Молнией чиркнул по диску, кивнул подходящим поклонницам, мол, пять минут и сбежал в гримёрку
, чтобы не выслушивать, как в Сашином геройстве они убеждали бы больше себя, чем его. Он просидел, запершись тридцать минут, ожидая пока все разойдутся, не отзываясь на стук. Он чуть не опоздал на поезд. Забрал у бармена мятую не пересчитанную стопку, пошёл к выходу. Когда пересекал зал, битком заполненный новой публикой, увидел танцующую у стены Брюнетку. Она была пьяная в дым, мотала головой. Я хочу от тебя дочку! И точка! И точка!
Алина ответил только в вагоне:
«Ну как?»
«Не очень . Была пьяная компания в зале , немного мешала»
«Бля. А по людям? Держись!»
«Почти сорок вроде. »
«Ясно. А сильно шумели»
«Ну. Достаточно.»
«Блин. Прости.»
«Да ты тут ни при чём»
«Ох. Что ж у нас за тур-то такой»
«Может, надо было соглашаться на бардов и их клуб»
«Ну это нафталин, сам знаешь. Мы же не хотим с этим ассоциироваться. А что шумели? »
«Да, пьяные. Лезли поперёк. Пели, бля) Ну я их немного усмирил, один даже диск купил. »
«Ну. Видишь. Не всё так плохо. Находишь новую публику)))»
«Что с Поволожском?»
«Решаю, Саш! Ремизов вроде пытается договориться с этой мымрой.»
«А Река 50к? Это прям точно?»
«В Реке Гиперболойд в тот день. И там вместимость 1000. Уже солдаут. Надеюсь, он нам не оттянет публику. Протупили мы с ним. Но у него по всей России тур, он повсюду. И да, 50 к. Мы не потянем.»
«Ясно»
«Не переживай. Скоро выйдут новые песни. И будет больше аудитории»
«Ну, может»
«Настраивайся на завтра. Жаль, предпродажи нет, но судя по активности, должно быть больше, чем обычно. Сильно больше. Я рассчитываю человек на семьдесят. И будет у нас новый большой город».
«Ладно. Спасибо тебе»
В коротком переезде из Белолипецка в Чернозёмск поезд летел нервно, взбрыками, проводница оказалось сердитой тёткой, соседи – мертвецки пьяными вахтовиками. Он полтора часа ворочался, не в силах уснуть под храп, что извивался в воздухе корявой веткой. А когда дремал, постоянно просыпался от рывков и тряски, злого стука по колёсам, фонарей. За сорок минут до приезда, когда он спал самым нежным сном, проводница схватила его за колено и начала трясти – сдавайте бельё, подъезжаем, слышите?! Он не проспал и четырёх часов, и с поезда сразу поехал на утреннее интервью.