Ниманд
Шрифт:
–Что случилось, Ежи?
Было полнолуние, свет луны пробирался сквозь доски барака и можно было разглядеть в полумраке заплаканное лицо.
Истощенное, грязное, мокрое, с огромными глазами вокруг которых были впадины…
–Ежи, почему ты плачешь?
Ежи наконец ответил:
– Сегодня я работать в крематорий… – и снова зарыдал.
– И? Что там случилось? – настаивал Адриан.
– Там быть люди. Мертвые люди. Мы их сжигать на огне в печи.
У Адриана пробежали
Тем временем Ежи продолжил:
– Я видеть Виктора, который вчера кашлять. Его расстрелять. И я его сжигать. И остальных люди. Меня заставлять, я не хотел сжигать! Не хотел! Jak okrutne! (с польского Как жестоко!)
– Он что, ноет?
Персиваль проснулся. Несмотря на побои, сил у него было много. А так как в своей ячейке он спал один, потому что никто не желал с ним рядом находиться, он без труда вылез и приблизился.
– Ежи, хватит ныть! Ты думал, мы на курорте находимся?
При виде Персиваля Ежи еще больше заплакал:
–Уйди! Уйди! Ты зло!
Адриан вмешался:
–Персиваль, иди спать. Не лезь в наши разговоры.
– Вообще-то я весь день пропахал с этим польским нытиком. На месте фашистов, я бы его давно прикончил, – сказал Персиваль.
– Как ты можешь такое говорить? Мы все здесь вместе находимся, мы должны друг друга поддерживать, а ты только и делаешь, что всех достаешь!
– Вы – как хотите. А я не с вами, – заключил Персиваль. – Нам не выбраться из этой дыры. Лучший способ продлить себе жизнь – это слушаться фрицев и изворачиваться. Я думаю, когда-нибудь они заметят меня и возьмут к себе.
Адриан не верил своим ушам.
–Что? Что ты хочешь?!
–Я хочу быть фашистом и жить в слоях высшей расы. Если для этого мне нужно будет убивать евреев – я это буду делать.
Ежи продолжал плакать. Слава Богу, из-за своих слез он не расслышал слова Персиваля.
– Ты с ума сошел! Ты же сам еврей тоже! – Адриан кипел от гнева.
– Я по рождению еврей. Но в душе я могу быть кем угодно. Я могу кричать «Хай Гитлер!» и носить немецкую форму. Главное – если они меня, конечно, возьмут, я буду жив и пить чай со штруделем! А ты, Адриан, сиди и жди тут, жди своей газовой камеры или расстрела.
Персиваль довел Адриана. Потому что последний накинулся на Стервятника и повалил на земляной пол. Но Персиваль был сильнее, то он с легкостью ответил Адриану кулаком по голове.
– Сволочь! – кричал Адриан, – Сволочь ты настоящая!
–Нет, – ровным голосом ответил Персиваль, – я – Стервятник.
Персиваль гордился своим прозвищем. Теперь это стало ясно всем.
Естественно, крики посреди ночи привели к тому, что в барак прибежали вооруженные солдаты. Персиваль каким-то образом умудрился залезть обратно в ячейку и притвориться спящим. А вот Адриан с разбитым носом валялся на полу. Ежи тихонько плакал. Остальные узники следили за происходящим.
Солдаты подняли с пола Адриана, схватили Ежи и еще двоих из ближайшей ячейки. Адриана волокли, так как он еле шел. Удар по голове от Персиваля сделал свое дело: перед глазами все кружилось и вертелось размытыми пятнами.
Остальные покорно следовали за солдатами. Ежи продолжал всхлипывать и за это его пару раз ударили. Куда их вели было непонятно.
Они прошли крематорий, несколько бараков, пока наконец не достигли одноэтажного здания с маленькими окнами.
Внутри всех четверых повели к одной небольшой дверце.
– Вперед, свиньи! Получайте по заслугам! – накричал на них один из военных.
Адриана, Ежи и еще двоих впихнули в эту комнату. Прямо впихнули. Потому что это была даже не комната, а какая-то каморка метр на метр. Их было четверо, они находились как селедки в бочке – не пошевелиться, не присесть – можно было только стоять в тесноте. Сначала им показалось, что могли наказать и хуже, но через час всем стало понятно – хуже наверно ничего не бывает.
Все тело затекло, мышцы болели от обездвижения, от усталости клонило в сон – но уснуть не удавалось. К тому же у Ежи обнаружилась клаустрофобия и он вопил на польском как будто его режут, пытался толкаться, плакал и умолял выпустить его отсюда.
–Мы не можем выйти отсюда! Господи, за что?! Я здесь умру… Я УМРУ! – неистово кричал Ежи.– Эти стены нас сдавливают, нет воздуха!!! Я задыхаюсь! Помогите кто-нибудь!
Воздуха было предостаточно. Стены не двигались. Но от криков Ежи всех остальных бросало в дрожь. Адриан не знал ни слова по-польски, но в концлагере учишься понимать язык крика. Язык, для которого переводчик не нужен. Адриана бросило в дрожь и ему стало казаться, что стена сдвигается, чтобы уменьшить пространство. А вдруг здесь какой-то механизм, и стены в конце концов задавят их? В итоге, к крикам Ежи присоединились крики еще двоих. Адриан же молчал. Он знал – кричать бесполезно.
Мучение… Адриану до этого казалось мучением отсутствие хлеба. Но сейчас он понял – когда нечего есть, ты испытываешь голод и слабость. Но когда тебя запирают в комнату для вот таких пыток – понимаешь, что такое настоящее мучение: секунды тянутся вечностью, тебе кажется что это навсегда; тело ноет, не чувствуешь конечности, а существуешь только в этих криках о помощи, но кроме тебя их никто не слышит или не желает слышать…
Конец ознакомительного фрагмента.