Нищета. Часть первая

Гетрэ Жан

Но вот однажды появилась новенькая, приехавшая из Парижа, где прошли первые годы ее ученья. Она была богатой наследницей, сущим кладом для монастыря, где ей предстояло завершить образование. Ей исполнилось тринадцать лет — на год больше чем Божьей коровке. Звали девочку Валентиной де ла Рош-Брюн.

Валентина слыла тогда весьма состоятельной. Она прибыла из столицы, была аристократкой… Сколько поводов для лести и угодничества! Не мудрено, что ее встретили словно королеву, удостоившую посещением небольшой городок.

Мадемуазель де

ла Рош-Брюн принимала все эти знаки внимания со свойственной ей непринужденной грацией. Сделавшись царицей пансиона, она осталась простой и доброй; и тех, кто ей льстил, и тех, кто ей завидовал, она слегка презирала.

По воле судьбы ее койка в дортуаре стояла рядом с койкой Люси. Мы сказали «по воле судьбы», ибо провидение не могло остаться равнодушным к горю одинокого ребенка, забытого всеми в этих холодных каменных стенах, где тепло и привольно жилось лишь тем, кто мог греться в лучах богатства или материнской любви.

Однажды ночью Валентина услышала рядом с собой сдерживаемые рыдания. Она вскочила и склонилась над койкой Божьей коровки. Люси плакала и что-то тихо шептала; даже во сне она оставалась боязливой и робкой. Валентина услышала:

— Зачем вам дружба такого жалкого создания, как я?

Последовала пауза. Потом, как бы отвечая на вопрос, Люси продолжала:

— Ведь я — посмешище всего монастыря, игрушка богатых пансионерок… Меня кормят даром и называют Коровкой…

Рыдания возобновились. Теперь к Божьей коровке присоединилась и Валентина. Растроганная до глубины души, она поцеловала Люси в лоб.

Девочка проснулась и при свете ночника увидела склонившуюся над нею м-ль де ла Рош-Брюн. Люси протянула руку, желая убедиться, что это не сон, и тихонько вскрикнула, почувствовав сквозь полотно сорочки руку Валентины.

— Тише, молчи, — шепнула Валентина, — не то разбудишь Сан-Карло! — Так воспитанницы называли сестру Сен-Шарль, надзирательницу. — Я хочу с тобой поговорить.

Люси широко раскрыла глаза, еще влажные от слез.

— Хочешь со мной дружить? — продолжала Валентина. — Я старше тебя, я уже большая, и я буду тебя опекать. Я сумею защитить тебя от этих монастырских дур. Если какая-нибудь из них начнет к тебе приставать, скажи мне, и увидишь, как я с нею разделаюсь. Ладно?

— Это сон, — прошептала Люси, — это сон! Я сейчас проснусь!

— Да нет же, ты не спишь. Ну, поцелуй меня и успокойся. Теперь я — твоя мамочка, и мамочка не велит плакать.

С этими словами Валентина изнанкой широкого рукава утерла слезы себе и своей новой подруге.

— Боже, как вы добры! — воскликнула Люси.

— Надо говорить «ты», не то мамочка рассердится. А теперь — спокойной ночи! — сказала Валентина.

Она ласково потрепала Люси по щеке, обняла ее и поправила на ней одеяло — высшее проявление материнской заботы!

* * *

Божья коровка провела остаток ночи без сна. Уж не приснился ли ей этот разговор? От счастья она не могла сомкнуть глаз. Когда прозвучал колокольчик и среди розовых чепчиков, поднявшихся с белых подушек, она увидела милое, ласково улыбающееся лицо Валентины, Люси показалось, будто во мраке

взошла звезда. Новоиспеченная «мамаша», обычно любившая понежиться в постельке, на этот раз быстро вскочила, подбежала к «дочке», откинула черные локоны, спадавшие на бледный лобик Божьей коровки и, к общему удивлению, поцеловала ее при всех.

— Слушайте, девочки, — громко заявила она пансионеркам, изумленно таращившим на нее глаза, — слушайте, что я вам скажу! Пусть те из вас, кто не хочет со мною ссориться, уважают Люси и перестанут насмехаться над ней и дразнить ее. Она лучше нас всех, она удостоила меня своей дружбой, и я хочу заслужить эту честь. Если кто-нибудь из вас желает быть моей приятельницей, разумеется, во вторую очередь, пусть немедленно попросит извинения у моей лучшей подруги!

— Замолчите! С ума вы сошли, что ли? — вмешалась сестра-надзирательница. — Разве вы не знаете, что в дортуаре разговаривать запрещено?

— Я должна восстановить справедливость, матушка! — ответила Валентина тоном, не допускающим возражений.

— А правила?

— Правила остаются правилами, но справедливость важнее!

Монахиня задумалась и не ответила. Ободренная ее молчанием, Валентина продолжала, обращаясь к воспитанницам:

— Я вам сказала и повторяю еще раз, чтобы все зарубили себе на носу: лишь те, кто извинится перед Люси, получат право на мое уважение и дружбу!

Никто не тронулся с места, настолько чрезмерным показалось это требование. Решительно, м-ль де ла Рош-Брюн злоупотребляла этим авторитетом! Настаивать, чтобы они извинились перед Коровкой, — нет, это уж слишком!

— Итак, — сказала Валентина, обводя подруг высокомерным взглядом, — я правильно поступила, не поверив вашим лживым заверениям. Все вы — ханжи, я вас презираю!

Послышался глухой ропот, но никто не осмелился возражать. Люси была испугана и восхищена. Валентина под руку с нею отправились в часовню. На переменах они играли и прогуливались вместе, вели откровенные, по-детски непосредственные беседы, в порыве искренней симпатии открывая друг другу свои юные сердца.

Валентина стала для Люси добрым гением, защищала ее, всячески старалась привлечь внимание окружающих к ее незаурядному уму и душевным качествам, словом, произвела полный переворот в общем мнении в пользу подруги! И ту, которую унижали и осмеивали, вдруг, как это иногда бывает, подняли на щит. Сердце Люси переполнилось благодарностью, это было своего рода немое обожание. Ни единое облачко ни разу не омрачило их дружбы: одна была сама кротость, другая — сама доброта.

Пока Валентина оставалась в монастыре, он был подобием оазиса для двоих подруг. Люси с радостью собиралась надеть покрывало послушницы; в глубине души она с детской кокетливостью хотела понравиться подруге. Предстоящее пострижение она ожидала как праздника: ведь «мамочка» (так Люси именовала Валентину) увидит ее в волнах муслина и кружев, окутанную облаком ладана, в чистом и ярком сиянии свечей.

Наряду с преклонением перед монашеским одеянием и заботой о благоденствии семьи, в этом была одна из причин, побуждавших Люси к принятию пострига.