Нищета. Часть вторая
Шрифт:
В этом всеми забытом уголке живут семьи, давно породнившиеся между собой. Никто не покидает общину — ни чтобы жениться, ни чтобы умереть. Лишь ежегодный рекрутский набор вырывает из числа местных жителей нескольких молодых людей, как Шейлок [28] — кусок мяса в уплату долга. Если война и болезни пощадят их, эти юноши возвращаются в Дубовый дол, женятся и растят малышей; те, выросши, поступают в свой черед точно так же. Лишь двое — парень и девушка, по имени Клод и Клотильда, уехали в Париж. Несомненно, они плохо кончили, так как не вернулись назад. Говорили, что по ночам сквозь шелест листвы можно расслышать
28
Шейлок — персонаж пьесы Шекспира «Венецианский купец», ростовщик.
С незапамятных времен в пещере за Дубовым долом обитала семья Дареков. Потомки кельтов, они из поколения в поколение сохраняли высокий рост, светлые волосы и синие глаза.
Двойной ряд дубов окаймляет деревню, — словно ограда, за пределы которой невозможно выйти. Все деревья — с дуплами, многие уже повалились от старости.
Здесь живут уединенно, как на корабле. Школьный учитель, мэр, священник — все они занимают свои должности до самой смерти; большинство и родилось тут. Жизнь течет без всяких перемен; никто не интересуется тем, что находится за горизонтом, все думают только о посеве и жатве. Наступает пора сева — надо покупать зерно; а придет время сбора урожая — большую и лучшую часть его забирают эксплуататоры-ростовщики. Но ведь крестьяне созданы для того, чтобы производить, а богачи — чтобы потреблять! Так велел Господь Бог, и таково глубокое убеждение всех жителей Дубового дола.
Землю обрабатывают и мужчины и женщины. Дети летом пасут скот, а зимой, когда кончат трепать пеньку, вплоть до пасхи ходят в школу. Некоторые жители умеют читать; катехизис же знают все. Потрясшие весь мир попытки революционеров не пробудили в Дубовом доле никаких откликов. Мэра здесь частенько величают господином байи [29] , и после войн Первой республики [30] , в которых принимал участие кое-кто из стариков, сюда не просачивалось никаких новостей.
29
Байи — правительственный чиновник в средневековой Франции, осуществлявший административную и судебную власть.
30
Первая республика — провозглашена во Франции после буржуазной революции в 1792 г.; просуществовала до мая 1804 г.
Последний владелец замка, построенного на высокой скале, умер, не оставив наследников. Замок пришел в ветхость, ибо государству не было никакого расчета его ремонтировать. Феодализм превратился здесь в легенду, но его призрак все еще бродил в руинах.
Аббату Марселю, дяде Клары, уже перевалило за восемьдесят. Он родился здесь же, в Дубовом доле, и по окончании семинарии его назначили священником в родную деревню. Сердце у него было золотое, но ум — неповоротливый, искалеченный верой. Бедный аббат Марсель! Он искренне страдал, видя тяжелую жизнь своих земляков, но верил, что всемогущий Бог карает их за грехи (участником которых, впрочем, является он сам, раз допускает, чтобы люди творили их).
— Это — непостижимая тайна! — говаривал старый кюре.
Клара была его внучатой племянницей. Аббат Марсель перенес на нее всю привязанность, на какую был способен, и, сам того не подозревая, любил ее больше, чем Бога. Но религиозный долг он ставил превыше всего и, не задумываясь, принес бы Клару в жертву своему фанатизму, как принес бы в жертву ему весь мир. Вот почему он, не колеблясь, отпустил свою любимицу в приют Эльмины. Дядя позаботился дать Кларе образование, достаточное для получения диплома учительницы, и его мечтой было увидеть ее в школе Дубового дола. Но, больше всего заботясь о душе Клары, он не преминул использовать тот путь к ее спасению, какой, по мнению старика, открывался перед его племянницей в приюте для выздоравливающих.
Между Девис-Ротом и аббатом Марселем было нечто общее: их фанатизм — сознательный и жестокий у одного, исступленный у другого, но приводивший к тем же последствиям.
Аббат слыл святым, потому что забывал о себе и все отдавал нищим, будучи убежден, что бедность неизбежна. Он мог отдать даже свой собственный обед. Телесные потребности для него не существовали, а дух его витал где-то в небесах. Жило только сердце, но и сердце он готов был принести в жертву Богу, положив окровавленным на алтарь. Хотя аббат Марсель и был одарен всеми добродетелями, фанатизм мог толкнуть его на любое преступление.
Длительное молчание Клары очень огорчало старика; мысли о племяннице не покидали его. Но он слепо верил лживым письмам Эльмины, сей ревностной служительницы Божьего дела. Последнее письмо начальницы приюта причинило аббату острую боль, хоть он и не желал признаться себе в этом.
Письмо еще лежало на столе и аббат заканчивал ужин, когда его экономка, тетушка Тротье, старушка, проворная как мышь, услышала стук в дверь и испуганно перекрестилась.
— Кто это может стучаться в такой холод? И пора поздняя, ведь к вечерне давно отзвонили… Может быть, лучше не открывать?
— Как раз потому, что поздно и холодно, надо поскорей открыть, милая тетушка Тротье! — ответил старик.
Экономка нехотя пошла к дверям, несколько успокоенная, впрочем, поведением старой собаки, которая, завиляв хвостом, с радостным лаем побежала следом за нею.
Вошла высокая девушка, закутанная в коричневую накидку с капюшоном — обычный наряд местных крестьянок.
Увидев незнакомку, внезапно появившуюся в минуту охватившей его острой душевной тревоги, аббат вскричал:
— Клара больна! Вы явились сказать мне об этом. Вот почему она не писала сама!
— Успокойтесь, сударь, Клара здорова. Я еще вчера виделась с нею.
Крупные слезы показались на глазах старика.
— Почему же она мне не пишет? Почему вместо нее все время пишет госпожа Сен-Стефан?
— Я пришла рассказать вам об этом.
— Садитесь же к огню, дитя мое, согрейтесь, подкрепитесь, а потом объясните мне в чем дело.
Старик был бледен и дрожал от волнения. Анна (читатель, без сомнения, узнал ее) села напротив. Она озябла и проголодалась, но была слишком взволнованна, чтобы есть.
— Я вынуждена вас огорчить, — начала она. — Кларе грозит серьезная опасность, и только вы один можете спасти бедняжку.
— В чем же дело? — повторил аббат. Охватившая его дрожь усилилась, и он побледнел как мертвец.
Анна колебалась.
— Говорите смело!
Тогда без лишних слов, напрямик, она изложила ужасную историю, в точности так, как слышала ее от самой Клары.
Потрясенный старик внимал, не перебивая. Казалось, он был поражен в самое сердце; дыхание его временами прерывалось и переходило в хрип. Когда Анна кончила, он некоторое время молчал. Затем спокойным, ровным голосом, который находился в противоречии с искаженными чертами его лица, аббат проговорил: