Нищета. Часть вторая
Шрифт:
Огюст спрашивал себя, не снится ли ему все это? Он был молчалив и мрачен, горькие мысли одолевали его. Однако, юноша уже так привык к невзгодам, что почти не страдал от них. Ему сообщили, что отец его тоже арестован. Но Огюст остался безучастен; ведь он не знал, кто этот человек: сам Бродар, или же Лезорн, и по понятным причинам не решался расспрашивать. Лишь одна звездочка ярко светила ему во мраке камеры: перед ним вставало милое лицо Клары Буссони, которую он полюбил. Это была первая славная девушка, встретившаяся на его тяжелом жизненном пути.
Узнав
Вот оно:
Не знаю, почему меня обвиняют в смерти твоего тестя — ведь я был предан ему всей душой. Не могу понять также, почему от меня отступились все друзья, в том числе ты и Николя. Пришли мне хоть немного денег.
Де Мериа, вне себя, метался по гостиной, ища выход из положения. Известно, что письма заключенных проходят через цензуру; значит, он уже был скомпрометирован. В волнении он не заметил, как уронил записку Санблера; найти ее потом он уже не мог. Г-жа Руссеран, случайно наступив на листок, подняла его, машинально прочла и вскрикнула от ужаса.
— Что с тобой, мама? — встревоженно спросила прибежавшая Валери.
— Ничего, ничего, — ответила бедная женщина, комкая письмо в кармане, — я нечаянно оступилась.
Как только Валери заснула, г-жа Руссеран постучалась в кабинет зятя. На его письменном столе лежали религиозные брошюры с раскрашенными картинками, номера газет «Хлеб» и «Небесное эхо», гравюры благочестивого содержания; на стене висело распятие — словом, имелись налицо все атрибуты ханжи.
Теща зашла к зятю впервые, и он поспешно встал ей навстречу. Увидев выражение ее лица, он помертвел. Агата сразу приступила к делу:
— Оказывается, сударь, убийца моего мужа — ваш друг!
— Не понимаю, что вы хотите сказать, сударыня… — пролепетал перепуганный граф.
— Не отпирайтесь! У меня в руках доказательство.
— Ах, эта записка? — пробормотал Гектор, призывая на помощь все свое мужество. — Да ведь она — от сумасшедшего! Если бы я придавал ей хоть какое-нибудь значение, то не стал бы ее выкидывать.
Он произнес это так спокойно, что Агата подумала, уж не ошибается ли она. Заметив произведенное впечатление, зять попытался оправдаться, но лишь испортил все дело.
— К тому же под подозрением не только этот человек: арестованы также отец и сын Бродары. Убийство не случайно совпало с их приездом в Париж; они тут, несомненно, замешаны…
— Я знаю, что мне думать о Бродарах! —
Виконт д’Эспайяк, приехавший к ним вечером и впервые представленный г-же Руссеран, был принят ею более чем холодно. Он отвел графа в сторону и шепнул:
— Твоя теща, любезный, смотрит на нас такими глазами, словно мы уже на скамье подсудимых!
— Тебе же известно, что Валери вышла за меня против воли матери.
Не решаясь сказать Николя, что письмо Санблера попало в руки г-жи Руссеран, Гектор добавил:
— Кстати, я получил от Санблера дурацкое письмо, такого содержания…
И он процитировал злополучную записку. Слова, таившие скрытую угрозу, врезались ему в память.
— Где это письмо? — спросил обеспокоенный Николя.
— Я его уничтожил. Что же нам делать?
— Отвечать не нужно; пошлем ему денег, ведь твоей подписи на них не будет! Дай-ка мне тысчонку!
Де Мериа немедленно исполнил просьбу приятеля, взяв нужную сумму из приданого Валери (подобную операцию он производил впоследствии еще не раз).
Однако Николя переслал Санблеру только пятьсот кругляшей (как он выражался), а пятьсот дал Амели «на тряпки».
— Если можно одним выстрелом убить двух зайцев — дурак тот, кто этого не сделает! — рассуждал виконт д’Эспайяк.
XXVII. У Дареков
Пока хоронили аббата Марселя, а племянницу его тщетно искали в окрестностях Дубового дола, старый Дарек увел с собой собаку священника, посадил ее на цепь и сказал дочери:
— Это животное лучше всех знает, что произошло ночью. Оно наведет нас на след.
Гутильда приласкала и успокоила собаку, разговаривая с нею на странном наречии (ее семья унаследовала не только жилище, но и язык предков).
В углу пещеры, как и две тысячи лет назад, можно было увидеть ветку омелы в сосуде с освященной водой. Гутильда в черной тунике, перехваченной поясом, с длинными распущенными волосами, ходила по пещере, держа в руках железный светильник. Мать спала, а старший брат по имени Керван, подперев голову ладонями, бодрствовал вместе с отцом.
В последнем потомке их рода в силу какого-то атавизма галльский тип воплотился во всей чистоте. Сын был еще выше ростом, чем старый Дарек; его крепкие мускулы не знали усталости, а в синих глазах никогда не отражался страх.
Колокол, звонивший по случаю смерти аббата Марселя до полуночи и с наступлением зари возобновлявший свой унылый благовест, умолк. Старый Дарек подождал еще немного. Ничего не было слышно, кроме уханья сов, гнездившихся в пещере.
Старик взял у дочери светильник, зажег спрятанный под одеждой фонарь и, ведя собаку на привязи, направился к церкви. Сын пошел за ним. Собака завыла; ей зажали пасть, пока Керван отпирал отмычкой церковную дверь. Они подвергались большой опасности, но старый Дарек был уверен, что поступает правильно и решил во что бы то ни стало осуществить свой замысел.