Нищета. Часть вторая
Шрифт:
XLI. Огюст Бродар — глава шайки
Все складывалось неблагоприятно для Огюста, но он не падал духом и не терял надежды, что ему удастся одолеть злой рок. Молодой Бродар находился в строжайшем одиночном заключении. Каждый раз, когда тетушка Грегуар просила разрешения повидаться с ним или хотя бы передать ему что-нибудь из съестного, ей неизменно отвечали, что это невозможно, так как против юноши выдвинуты весьма серьезные обвинения.
После того как Лезорна выпустили, он ни разу не заходил к торговке птичьим кормом. Смерть Обмани-Глаза, его бывшего соучастника, напугала его: теперь все нити, ведущие к совершенным им когда-то
«Мне не хотелось бы, чтобы события подтвердили мою правоту, но я твердо убежден, что освобождение Огюста Бродара приведет к новым убийствам. Позже, г-н префект, я докажу вам это самым неопровержимым образом, но теперь могу лишь предупредить. Будьте настороже, следите за ним как можно лучше!»
«В Париже ежедневно совершается немало преступлений, — рассуждал Лезорн, — и, конечно, можно приписать какое-нибудь из них этому сынку коммунара. А если нет, то надо самому создать такой случай!»
Жан-Этьен заметил угрюмый вид Лезорна.
— Эй, Бродар, дружище! — спросил он. — Жалеешь ты, что ли, о тулонской похлебке?
— Нет, — ответил мнимый Бродар. — Я тоскую по детям! — добавил он патетическим тоном.
— Глупец, ты сделался таким же рохлей, как покойный Лезорн! Когда-то большой ловкач, он вздумал, вернувшись, таскать лоток разносчика, вместо того чтобы приняться за те мокрые дела, которые попадались ему под руку.
Лезорн решил вступиться за честь Бродара.
— Но я-то не преступник! — воскликнул он.
— Гм!
— Чего ты гмыкаешь?
— Конечно, ты не преступник, как и я, хотя люди, арестованные по твоим доносам, твердо убеждены в обратном. Впрочем, слежка за ними не приносит дохода. Служба в полиции хороша, по-моему, лишь тем, что позволяет выжидать, пока не подвернется подходящая оказия.
Лезорн был того же мнения.
— Если хочешь, Бродар, — продолжал Жан-Этьен, — я буду руководить тобой!
Он не подозревал, что по этой части лже-Бродар куда сильнее его… Сначала поломавшись и даже разыграв довольно правдоподобно негодование, а затем нерешительность, Лезорн сказал наконец:
— Ладно, я подумаю.
— Заметь хорошенько, — продолжал Жан-Этьен, — что мы рискуем жизнью; стало быть, эта затея — не для робких людей. Хотя может случиться, что мы дешево отделаемся, если нас и застукают. Вспомни-ка про того хитреца, что в банке Ротшильда золотые слитки подменял бронзовыми. Он выкрал таким манером целый миллион, а бордоский суд дал ему всего шесть лет тюрьмы — сущие пустяки!
— Так-то оно так, — заметил Лезорн, отлично знавший не только эту историю, но и много других, — но ведь он был начальником монетного двора, а мы кто?
— Быть может, и мы станем важными птицами!
Лезорн отрывисто засмеялся.
— К тому уже, — продолжал Жан-Этьен, — посмотри, скольких не застукали совсем. Дураки — те обязательно
Лезорн не подозревал, что его собеседник так сведущ. «Неужели я нашел подходящего сообщника?» — пришло ему в голову. Но он чуть не вцепился в горло Жан-Этьену, когда тот добавил:
— К сожалению, Бродар, ты всегда был олухом!
И люди и звери объединяются между собою в соответствии со своими природными свойствами. Таков союз, скорее наступательный, чем оборонительный, заключили Лезорн и Жан-Этьен. Вместе они чувствовали себя увереннее, чем в одиночку. Это было одно из тех бесчисленных сообществ, в какие вступают двуногие звери, чтобы подстерегать добычу. От чувства сплоченности силы растут; кажется, будто вы стали умнее, будто в вашей груди и в груди союзника бьется одно и то же сердце… Так бывает независимо от того, что является целью — зло или добро.
Жан-Этьен и Лезорн, эти два стервятника, уже мечтали, как в их когти попадут миллионы. Им хотелось, чтобы деньги, которые могли бы обогатить целый народ, достались им одним. Безграничная эгоистическая жадность Жана-Этьена сочеталась у Лезорна с хитростью. Чтобы окончательно отделаться от Огюста и обеспечить себе безопасность, он затеял гнуснейшую интригу.
Лезорн заметил, что в одном трактире собирается ватага парней от шестнадцати до двадцати лет, сирот, которые выросли в исправительных домах, жили как и чем придется и были не особенно чисты на руку. На эту шайку, чуждую политике, власти смотрели сквозь пальцы. И так слишком много говорят и пишут о безработице, о нужде; зачем же увеличивать число уличных горланов? Пусть эти мальчишки занимаются темными делами, но не болтают лишнего. Их можно было упрятать в тюрьму или еще куда-нибудь, но полиция предпочитала оставлять их на воле. Парни эти, сами того не зная, находились в ловушке, которую всегда можно было захлопнуть.
Усевшись в трактире по соседству с этими молодыми людьми, Лезорн стал рассказывать Жан-Этьену о подвигах сына. Его собеседник, хотя и не был посвящен в дело, своими репликами как нельзя лучше поддерживал разговор. Парни навострили уши, продолжая беседовать друг в другом.
— Эй, Шифар, передай-ка мне узел с платьем!
— Зачем?
— Пойду на свидание; надо же красоту навести.
Шифару, высокому и тонкому, словно спаржа, в протертой чуть не насквозь одежде, было лет шестнадцать.
— С кем же у тебя свидание?
— С моей марухой. Эх, будь у меня хоть несколько кругляшей на букет!..
— Вишь чего выдумал! Цветы подносить!
— Черт! Не могу же я дарить брильянты!
— Ты что — Дон-Карлос, чтобы платить за любовь [42] ?
— На, вот тебе кругляшей…
Товарищи Шифара порылись в карманах и, достав кто одно су, кто два, высыпали их на стол.
— Познакомь нас со своей марухой, пусть полюбуется на нас!
42
Ты что — Дон-Карлос, чтобы платить за любовь? — Речь, по-видимому, идет о претенденте на испанскую корону, принце Дон-Карлосе (1848–1909), прожигавшем жизнь в Париже.