Ниссо
Шрифт:
День в доме Азиз-хона проходил так же, как и всегда, но все в доме притихли, стараясь ничем не привлечь к себе внимание хана. А он молчал и думал и был одинок. Он прошел в угол сада и долго бесцельно ходил там. На его жестком лице было выражение сосредоточенности и глубокого раздумья. Несколько раз его губы складывались в подобие улыбки, но тотчас же выражение злобы омрачало его нахмуренный лоб.
Жены Азиз-хона в этот день не ссорились и не дрались; они переговаривались одна с другой так тихо, что даже Зогар, подкравшийся из-за угла, не мог ничего подслушать.
Ни разу за весь день Азиз-хон не зашел туда, где лежала Ниссо, а вечером велел старухе постелить ему одеяла на крыше дома.
Но когда все уже собрались
Старик вприпрыжку побежал к воротам, скрылся в них и поспешил вниз по узкой тропинке, ведущей к селению. Вскоре во двор ханского дома вошел молодой яхбарец Керим. В сыромятных сапогах, надетых на цветные чулки, в сером домотканом халате, в выгоревшей тюбетейке, он шел через двор спокойно и просто. Остановился перед Азиз-хоном, молитвенно сложил руки на груди, в полпояса поклонился и сказал:
– Слава покровителю, дающему здоровье тебе, Азиз-хон! Зачем звал меня?
И, не дождавшись даже легкого кивка головы, замер перед Азиз-хоном почтительно и смиренно.
– Я тебе дал шесть мер зерна для посева. Так?
– сухо промолвил Азиз-хон.
– Слава твоей доброте. Дал.
– И в прошлом году не взял с тебя двух мер урожая тутовых ягод. Так?
– Так, достойный.
– И твой дом стоит на моей земле, и камни для дома ты взял от этих гор с моего позволения. Истина это?
– Истина, господин. Неизменна твоя доброта.
В простодушных глазах Керима росла тревога.
– И приплод от восьми твоих овец ты еще не приносил мне?
– Твои люди, осмелюсь напомнить, милостивый хан, взяли приплод и трех моих овец на плов, когда был Весенний праздник.
– Это не в счет, - нахмурился Азиз-хон.
– Это не для меня, для мира.
– Так, так...
– поспешно согласился яхбарец.
– Это для мира.
– Так вот, Керим. Я видел сегодня сон. Покровитель сказал мне, что праведен только тот, кто очищается от долгов еще в этой жизни. И велел позаботиться о тебе - снять с тебя накопившиеся грехи. Конечно, ягод уже нет, и приплода нет, и нынешний урожай ты еще не собрал. Но все ценности в этом мире, кроме души праведного человека, могут быть измерены счетом монет. Ты должен мне сорок семь монет и три медяка. Ты пойдешь сейчас домой, вот солнце садится за гору, а когда сядет, ты принесешь мне свой долг, чтобы звездам сегодняшней ночи не пришлось тебе напомнить о нем!
Керим упал на колени и попытался прикоснуться лбом к подолу халата Азиз-хона. Азиз-хон отдернул халат.
– Ты слышал?
– Видит покровитель, - в отчаянии молвил яхбарец, - дома и одной медяшки у меня нет.
– Но за ущельем Рах-Даван, - брезгливым тоном проговорил Азиз-хон, есть тропинка в город. А в городе есть для грешников этого мира тюрьма с решеткой, крепкой, как воля покровителя. И ты, презренный, можешь узнать от меня, что завтра утром почтенный стражник Семи Селений поведет тебя туда по этой тропинке, если ты...
Азиз-хон понял, что Керим больше ничего не скажет ему и что даже не попытается ночью убежать: кто захочет быть казненным за неподчинение власти и куда может убежать батрак в этих горах, знающих имя каждого человека?
– Иди, - равнодушно сказал Азиз-хон.
– Твоя судьба в руках твоей чести.
Керим встал, снова сложив на груди ладони, пробормотал обычные приветствия и пошел, не оглядываясь, к воротам.
8
"Все в мире теперь благополучно", - размышлял Азиз-хон, укладываясь спать на крыше своего дома, и вспомнил слова: "Без моего попущения не вонзится никакой шип. Без моего приказания не порвется никакая нить. Велика мудрость, сочащаяся из книг!"
Стихотворение надо было построить так, чтобы божественные символы Али слились с предстоящими в эту ночь ощущениями. Но Азиз-хону хотелось спать. Он вытянулся на одеяле, почесал живот, накрылся другим одеялом, произнес первые сложившиеся в голове строки:
Ай, ай, дающая силы коленям стариков,
Пришла весна. О садовник, торопись идти в сад!
Но дальше не получалось. Строку панегирика: "То, что знаешь через глаза, уши и прочее, я дал каждой твари, чтобы она жила", - Азиз-хон никак не мог уложить в стихи. Он долго глядел на звезды, ища подходящие слова, но мысль его возвращалась к обыденному: "Теперь она будет жить, как все твари, - она познает своего мужа... Успокоится, - не спрошу ее ни о чем два дня... Пусть успокоится, - всегда они так... Будет расти, будет хорошей женой... А этот Керим, конечно, не даст ни монеты, - откуда змее взять крылья?"
И Азиз-хон с удовольствием подумал, что он справедлив, потому что он сделал то, что тысячелетиями делают все правоверные: горы стерегут этот закон, и не рухнет вера, пока прославляют покровителя земные хранители мудрости. Не видят его только слепые летучие мыши. Хорошо, что крепка власть в стране и всегда есть тюрьмы для таких, как Керим, - завтра его поведут по тропе, и никто не нарушит душевного покоя поборника Али: ты получишь через любовь к Али милость и достаток. Далеко уйдет опасность от имущества и жизни твоей!
...Ее тело - как ртуть, брови - как дуга ниши,
Каждая ее косточка - наслаждение...
Стихи решительно не получались. Азиз-хон протяжно зевнул еще раз, натянул на голову одеяло, повернулся на бок, попробовал сравнить волосы Ниссо с нитями, на которых звезды подвешены к третьему небу, и незаметно для себя захрапел.
Томясь в темном пустом помещении, Ниссо услышала этот храп. Весь вечер, ворочаясь на своем ложе, она молилась по-своему. Она не знала никаких изречений, никаких тайных божественных слов, но она верила, что есть духи добра и зла, что за каждым движением человека следят его дэвы. Аштар-и-Калон - Большой Дракон, живущий в водах Большой Реки, - она хорошо представляла его себе: о нем старуха говорила не раз. У него тело змеи, хвост острый, как длинная спица, четыре короткие ноги, на затылке грива, подобная сотне сросшихся вместе бород, над пастью его завитые, как у дикого горного барана, очень тонкие и высокие рога, с перекрестинами, похожими на рыбий хребет... Ниссо верила что тот, кого пожирает Дракон, никогда уже не увидит ни одного человека, а душа его превратится в птицу, змею, рыбу, растение или скорпиона, - в зависимости от того, сколько добрых и сколько злых дел совершил на земле живущий.
"Приду к тебе ночью, - сказал ей вечером Азиз-хон, - и лучше будь мне покорной. Что могут сделать со мной твои слабые руки?"
Сначала Ниссо молилась о смерти Азиз-хона: "Вот пьет чай - пусть захлебнется... Вот встает - пусть под ним откроется яма, и он провалится... Вот поднимается на крышу по лестнице - пусть сломается лестница, он ударится головой о камень... Вот встал на краю крыши - пусть порыв ветра сбросит его... Пусть его дэв рассердится на него!"
Но старик не захлебывался, не падал с лестницы, и ветер не сбрасывал его с крыши... Ниссо слышала старческое бормотанье, зевки, почесывание. И отчаяние охватывало ее.