Нить Ариадны. В лабиринтах археологии
Шрифт:
В продолжении западного фриза за лестницей изображены боги круга Диониса. Бога растительности и вина сопровождают два юных сатира и богиня в длинной одежде, шествующая за львом. Считают, что это Ниса, кормилица Диониса.
Ни одно из произведений эпохи, начавшейся восточным походом Александра Македонского, не отражает ее духа лучше, чем Пергамский алтарь. Страсть и упоение борьбой, делающей невозможными сострадание и жалость, пронизывают каждую фигуру. В гигантах, вступивших в безнадежную борьбу с богами, пергамцы могли видеть своих мужественных противников галатов. Но в равной мере они могли считать, что под видом гигантов изображены сторонники Аристоника, поднявшего борьбу против Рима, или воины Митридата VI Евпатора, одно время владевшего Пергамом. И то, и другое, и третье толкования не исключают друг друга. Алтарь — это художественное воплощение трагизма войн, в том числе народных бунтов и мятежей, которыми так богата история античности. Идея фриза — победа сил порядка над мятежными элементами, готовыми уничтожить разум и границы мироздания, разрушить божественную гармонию, ввергнуть мир в хаос.
Состязание богинь
Археология, открывая мало-помалу шедевры античного искусства, не просто обогащала залы музеев новыми статуями и вазами, а страницы книг — впечатляющими иллюстрациями. Она вводила творения античного мира в гущу современной жизни с ее противоречиями и конфликтами, тем самым давая им новую жизнь. Если в XVIII в. в фокусе всеобщего внимания была полная драматизма скульптурная группа «Лаокоон», то избранницами эстетической мысли конца XIX и XX вв. оказались две статуи-соперницы — Венера Милосская и Ника Самофракийская.
Афродита с острова Мелос была счастливицей. Крестьянин Иоргос едва успел извлечь ее из каменной ниши, где она продремала более двух тысяч лет, как на рейде показался французский корабль «Ла Шевретт». Среди его офицеров был мичман Дюмон-Дюрвиль, впоследствии знаменитый путешественник и адмирал. Он первым оценил высокие художественные достоинства находки и сообщил о ней посланнику Франции в Константинополе маркизу де Ривьеру. Тот распорядился купить статую.
Первого марта 1821 г. статуя Афродиты, или, как ее стали ошибочно называть, Венеры Милосской, была преподнесена королю Франции Людовику XVIII. Король пожелал передать статую в Лувр. Ценителем ее стал весь Париж. Для парижан появление Венеры Милосской впрямь казалось чудом. Совсем недавно из этого же Лувра были отправлены в Италию великолепные статуи, трофеи наполеоновских походов и побед. А теперь в опустевших залах музея появилась богиня, нет, не захваченная силой, не переданная по репарациям. Словно бы она сама избрала Париж своим хранителем и судьей!
Восхищение Венерой Милосской было всеобщим. «Греция еще не давала нам лучшего свидетельства своего величия!» — писал Франсуа де Шатобриан. Ему вторили Альфонс Ламартин, Альфред де Мюссе, Теофил Готье. Особое мнение высказал как всегда социлист Пьер. Прудон: «Венера Милосская будет для меня, если хотите, лучшим произведением ваятельного искусства. Но что в ней мне, гражданину XIX столетия, едва покончившему с предрассудками? Едва я подумаю, что эта статуя была изображением греческого божества, я улыбаюсь, и все ее эстетическое очарование для меня исчезает».
Обретя достойный ее божественного величия кров в Лувре, Венера Милосская тем самым перешагнула и рубежи, разделявшие государства и эпохи. В оценках художественных достоинств прославленной статуи в России сказывается различное отношение общественных прослоек к роли искусства. Для Афанасия Фета, посвятившего Венере Милосской одно из стихотворений, ее статуя — идеальное воплощение совершеннейших пластических форм и линий:
И целомудренно, и смелоДо чресл, сияя наготой,Цветет смеющееся телоНеувядающей красой.
Венера Милосская
Под этой сенью прихотливойСлегка приподнятых волосКак много неги горделивойВ небесном лике разлилось!Так, вся дыша пафосской страстью,Вся, млея пеною морскойИ всепобедной вея властью,Ты смотришь в вечность пред собой. [37].
Более обстоятельно высказанная в стихотворении оценка, раскрывается в путевых очерках-письмах «Из-за границы», публиковавшихся в «Современнике» в 1857 г. «Когда в минуты восторга, — говорит Фет, — перед художником возникает образ …наполняющий душу сладостным трепетом, пусть он сосредоточит силы только на то, чтобы передать его во всей полноте и чистоте. Другой цели у искусства быть не может».
Писателю-разночинцу Глебу Успенскому претят эстетское любование Венерой Милосской и поклонение ей как идолу красоты [38]. При виде статуи скомканная российской действительностью душа провинциального учителя, разночинца Тяпушкина, героя рассказа «Выпрямила», окрылилась, и он решил посвятить себя служению народу. Венера Милосская вызывает у него ассоциации с революцией, с героиней самопожертвования Верой Фигнер. Глеб Успенский одухотворил и осовременил «каменное существо», придав произведению глубокой древности, значение созвучное собственному пониманию окружающей действительности.
Каждое великое произведение искусства, какой бы оно не принадлежало эпохи, вызывает непреодолимое желание узнать о его авторе или авторах, времени создания. В середине XIX в. превалировало мнение, что Венера Милосская, если не создание самого Скопаса (IV в. до н.э.), то вышла из мастерских его школы. После открытия фриза Пергамского алтаря с изображением Афины, близким по стилю с Венерой Милосской, стало ясно, что последняя — произведение II в. до н.э. Спорят лишь по поводу того, относится ли она к середине или концу II в. до н.э.
Итак, Венера — порождение того самого столетия, которое решило судьбу греческой демократии. В столкновении с Римом Греция потерпела поражение и стала ординарной «провинцией римского народа». Римляне в 146 г. до н.э. безжалостно разрушили один из прекраснейших эллинских городов — Коринф, сравняли его с землей. По праву победителя они целыми кораблями увозили плененные памятники искусства, украшая ими свои форумы и виллы. Бронзовые и мраморные творения Поликлета, Скопаса и других великих мастеров были обречены на рабскую долю.
Мы никогда не узнаем, каким образом Венере удалось избежать судьбы других созданий эллинского гения. Может быть, ее спрятали в каменном склепе, подальше от жадных взглядов римских воинов и ростовщиков? Или, нам хочется в это верить, какому-нибудь римлянину, не похожему на других (бывали и такие), все же удалось приблизиться к статуе богини, оказавшейся на Мелосе, но он не посмел к ней прикоснуться, отступил, сраженный красотой? Это могло быть век спустя после разрушения Коринфа, когда лучшие римляне уже отдавали себе отчет в том, что на чашах вечности греческая статуя или картина великого мастера весит больше всех римских побед, вместе взятых. Именно тогда возникла строка: «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила…» (Гораций).